У моря голубого или края
Морского, где взрываются лучи,
Так я жила…
Мою жизнь летом 2005 в Москве точнее всего можно назвать бессознательной. У меня врожденное свойство - ни о чем не думать, ни о чем не беспокоиться. Взгляд у меня пустой, как у одной известной фотомодели (помните - "знаменитый пустой взгляд", шикарная блондинка, но я забыла имя). Когда ее спрашивали, как у нее на фотографиях получается такой взгляд, она говорила, что во время съемок в голове у нее что-то тикает, тикает, тикает… У меня в голове ничего не тикает. А если б и тикало - я б вам никогда не сказала, потому что вы меня в этом случае под белы рученьки и в райотдел внутренних дел. Я ведь лицо кавказской национальности. По крайне мере, из тех краев.
А в райотделе пытки, дубинки и так далее - никогда не была, но, в общем, представляю. Потому до лета 2005, когда у меня еще не было столько денег, сколько сейчас, я жила бессознательной жизнью в приморском городе Махачкале.
На майские праздники мы решили уехать как можно дальше и покатили куда-то, кажется, в сторону Астрахани - поскольку за рулем сидела я, точно сказать не могу. Когда я сажусь за руль, мне становится все равно, куда ехать, лишь бы ехать. И, желательно, на хорошей скорости.
– Не гони! - крикнул мне Ахмед с заднего сиденья.
– Да ниче не станет, - ласково ответила я.
– Ничего не случится, - поправил меня Ахмед. Я промолчала. Ахмед был тем самым человеком, что когда-то прилепил мне на лобовое стекло бумажку с дешевым трусливым анекдотом: "Если хочешь увидеть число 180, не ищи его на спидометре".
– Ты с ума сошел, ты же весь обзор мне закрыл, - ласково говорила я, соскребая бумажку со стекла мокрыми пальцами. Клей был какой-то на редкость стойкий и не размягчался от воды. - А если б мне срочно ехать и я бы эту… фигню отмыть не успела? Авария гарантирована, если раньше не встретишь ГАИ…
Вообще-то я хотела сказать пожестче, но толку-то, он все равно ничего не понял, и, вероятно, считает, что он уж со мной и по-хорошему, и по-плохому, и в шутку, и в серьез, а я никакого языка не понимаю.
– Не хочешь сто восемьдесят, будет тебе сто девяносто, - подумала я. Но это я только так подумала, а сама поехала тише.
Возле кафе "Хапур-чапур" меня попросили притормозить. Оказывается, они еще не завтракали! Пришлось выйти и сесть вместе с ними за столик.
– Суп пять порций, котлеты пять порций и две бутылки водки, - заказала моя рыжая начальница. Ну, разумеется. Им ведь тоже по большому счету было все равно куда ехать.
В компании пьяных мне никогда не было скучно, хоть сама я и не пила (даже когда не была за рулем). Я никогда не чувствовала себя с ними неловко, а наоборот - в своей тарелке. У меня в голове мелькнула мысль, что ведь, в сущности, страшное дело - доверить управление машиной человеку, который и в трезвом виде чувствует себя абсолютно своим среди пьяных в стельку товарищей. Мысль мелькнула и тут же исчезла - я занялась зажигалкой. Я не курила - это была зажигалка Ахмеда. Я щелкала ею и смотрела на язычок пламени. Щелкала и смотрела. Щелкала и смотрела.
– Положь зажигалку, - сказал Ахмед.
Я послушалась и положила ее себе в карман. Наконец, мы снова сели в машину, и я завела мотор. Я слышала, как Ахмед пробормотал сзади, что ему пора самому получать водительские права. За окном поплыли горы.
Они были похожи на сфинксов. Нависали над дорогой. Потом ландшафт сменился и начался густой ельник. Я ехала с открытым окном, и хотя ветер делал с моими волосами, что хотел, а запах бензина из тошнотворного и рвотного давно стал любимым (сама не знаю, как и когда) - так что жизненная необходимость в открытом окне отпала, но ездить мне нравилось только так: 180-190, открытое окно и - музыка. Такая, чтоб на полную мощность, чтоб вместе с вибрацией в кости проникала.
– Ох, Анька, Анька, лучше бы ты пила и курила, - простонал Ахмед на заднем сиденье. Может, он умел читать мысли, а может, его достал мой магнитофон. Я сделала потише.
– Верни как было, - буркнул Ахмед. Значит, он умел читать мысли.
Еще возле "Хапур-чапура" я заметила, что бензина нам надолго не хватит, но все же миновала несколько автозаправок, не останавливаясь - словно бы мне было интересно, сколько машина сможет протянуть по максимуму. Наверное, мне на самом деле было это интересно.
– Не пора ли нам остановиться, - заметил вдруг сидящий рядом со мной Миша. Мы как раз поравнялись с автозаправкой "Гукойл". Я ничего не ответила и нажала на тормоз.
Возле окошечка была небольшая очередь. Дело в том, что один из клиентов замешкался, расплачиваясь, а может, просто встретил знакомого и болтал о том - о сем. Я встала в хвост и начала щелкать зажигалкой.
– Что ты делаешь! - высунулся из окна машины Ахмед. Только тут я заметила надпись на заборе: "Не курить огнеопасно" (именно так и было написано). Так ведь я и не курила.
– Да ниче не станет, - сказал я.
– Ничего не случится, - раздраженно поправил он. Из второго окна на меня как-то странно смотрел Миша.
– Ничего не случится, - послушно повторила я и щелкнула зажигалкой еще раз. Раздался дикий грохот и в небо поднялся багровый столб. Я увидела его, хотя и не смотрела вверх. Это было так, словно зажигалка увеличилась в тысячу раз. Я просто смотрела прямо перед собой, но почему-то видела небо.
Что интересно, кроме мня абсолютно никто не пострадал. Даже имущество на автозаправке не попортилось. А меня, как рассказывают очевидцы, вынесли с автозаправки на руках, причем кровь текла с меня, как будто меня ею окатили. Жуткое зрелище. Но меня не оставляет мысль, что, может, меня и вправду чем-то облили там, на автозаправке, потому что я отделалась парой почти незаметных шрамов (по счастью, не на лице) и уже через пару дней была на ногах.
Я вышла во двор того дома, где провела все эти дни (это был настоящий особняк в горах). Была ночь. Я увидела, что мои спутники сидят под деревом трезвые, как стекла, и играют в карты.
– Подходи, садись, - мрачно сказал Ахмед. - Присоединяйся. Или, может, ты не играешь в азартные игры?
– Как ты себя чувствуешь? - спросила меня моя рыжая начальница.
– Спасибо, хорошо, - поблагодарила я и взяла карты.
– Если я еще раз услышу "ниче не станет", я тебя убью, - сказал Ахмед, точно тем же тоном, каким я только что сказала "спасибо, хорошо".
– Я буду говорить "ничего не случится", - сказала я.
– Только не при мне, - сказал Ахмед.
Я обиделась, но не подала виду. Сыграв несколько партий, я вдруг устала и решила прилечь. В доме мне лежать надоело, и я легла тут же рядом, на траву. И увидела, что в небе чертят звезды. Мне-то нельзя было говорить это, а им - можно, и они говорили, а точней - писали, белым по черному (а точнее, по синему-синему), обо мне: "Пусть с ней ниче не станет", - писали они. - "Пусть с ней никогда ничего плохого не случится".
Поскольку майские праздники уже кончались, до Астрахани мы так и не доехали, а вместо того попетляли немного по горным дорогам и благополучно возвратились назад.
– Ну вот. Опять ты забрызгала стиральную машину.
День только начинался, серое утро покрывалось позолотой, теплый южный январь был тих, как дворовый голубь, замерший на подоконнике.
– Кыыыш! - Диана взмахнула руками, но голубь просто и миролюбиво отошел в сторонку, всем своим видом давая понять: "Оставьте меня в покое, я вас не трогаю, и вы меня не…". Но отвязаться от Дианы было не так просто:
– Кыш! Кому говорю!! - она стала дергать заклеенную оконную раму, и тогда перепуганный не на шутку голубь сорвался с места, как нырнувший в тихие воды пловец, и растворился в золотом воздухе.
– Сколько раз я тебе говорила не брызгать на стиральную машину, - Диана резко повернулась от окна ко мне, глаза у нее горели и были расширенны раз в десять по сравнению с их нормальным состоянием. Впрочем, это и было их нормальное состояние.
Я сидела за столом над чашкой чая, сжав голову руками, и под эти крики кусок не лез мне в горло. Но я все же не нервничала, потому как на это у моего размягченного бессонницей организма…
– Ты ее на свои деньги покупала, да?
Я понимала этого бедного серо-черного голубя (помесь с вороной, разумеется, а может, он стал таким от выхлопных газов, но, в любом случае, он не виноват). "Черна я, но красива", - подумала я, взяла чашку в одну руку, хлеб в другую и отправилась из кухни в зал.
– На свои деньги покупала, я спрашиваю?! - Диана шла за мной и явно набирала обороты.
В зале стены были залиты золотом и разрисованы пурпуром, но почему-то небо при этом было серым, запевали первые птицы. На кресле лежал старый зеленый с пестрыми линиями плед, из его бахромы я в детстве плела косички, все еще удивлялись: как я научилась их плести, ведь никто мне не показывал, как это делается. Мне захотелось снова стать маленькой, и чтоб меня все любили.
– Может, ты купишь мне новую стиральную машину, я с тобой разговариваю?! - надрывалась Диана. Да нет, даже когда я была маленькая, меня любили не все, а лучше сказать, никто. Бессонница, я чувствовала это, теперь уже явно давала о себе знать. Я вдруг поняла, что больше всего этого не выдержу.
Солнце играло на золотых корешках книг.
– Или ты думаешь, что живешь в семье Рокфеллеров?! - изумлялась моей наивности Диана. - Стиральная машина, между прочим, это три четверти…
Меня учили, что в таких случаях надо петь про себя любимую песню.
– Три четверти моего годового дохода! Если брать в нынешних ценах…
В последствии мне почему-то всегда вспоминалась, будто на деревьях в тот день были листья.
– Ты меня слышишь?! Я с кем разговариваю?!
В хрустальных подвесках люстры…
– Да чтоб она провалилась сквозь землю, твоя стиральная машина! - завизжала я, вскакивая с кресла. И тут пол ушел у меня из-под ног, шкафы с посудой тревожно зазвенели, с книжной полки посыпались книги и картинки, а по стене соседнего дома, которую я видела из окна, поползла черная трещина. Там находился какой-то склад. Было 31 января 1999 года.
Позже мы все вместе стояли во дворе под серым небом, день был классически-пасмурным, без всяких солнечных отклонений от облачной темы. У моих ног была огромная дорожная сумка с вещами и документами, я смотрела на окна нашего дома и отчего-то чувствовала себя всеми брошенной - очевидно, это просто сказывалась тоска, которую навевает предчувствие подземных толчков на многие живые существа, собаки начинают выть, кошки мечутся, а людям снятся черные тоскливые сны. Я кроме всего прочего смертельно хотела спать.
Диана все это время как-то странно на меня посматривала; я думала, она все еще сердится из-за машины.
– Я была неправа, - вдруг сказала Диана.
– Я тоже, - охотно согласилась я. Ведь я на самом деле так считала и раскаивалась в своем отвратительном поведении.
Ночью мы все же вернулись в дом - было еще несколько легких толчков, но больше ничего серьезного, а все же мы легли спать в одежде. И я не спала, но мне снилось, будто глаза у меня сплошь синие-синие, как у линчевских (или гербертовских) фрименов на Дюне, и мне было хорошо-хорошо, пусть даже, возможно, я так и не смогла заснуть.
К вечеру бываешь не то чтобы как выжатый лимон, а скорее как вот эта заставка на компьютере - оранжевый песок и ветер. Жизнь - сплошная пустыня, она высушивает в считанные дни. Вернее - опустошает. Наполнится можно. Почитать хороших стихов, посмотреть хороший фильм. Тогда ты чувствуешь, что в жизни что-то есть. Потом выходишь из дома и понимаешь, что в ней нет ничего.
Наверное, жизнь не виновата. Рай должен быть в сердце. Если пусто внутри… Когда есть цель, то там не пусто, но цель есть не всегда - и, наверное, это нормально. Но иногда кажется, что снаружи не пустыня, а белое безмолвие. Холодно. Порой страшно. Если кто-то тобой недоволен - возможно, это только начало, может быть, тобой сделана ошибка, которая, как снежный ком, теперь будет расти и расти, даже если первая снежинка кажется тебе незначительной…
Но нравиться всем хочется не только для безопасности. Диана читает что-нибудь или печатает, а потом, сама не замечая как, перестает. Однажды она слышала, как коллега в рубашке с драконами говорил кому-то по мобильному телефону: "Ты уже дома? Я сейчас тоже приду, куплю вина по дороге…". На секунду ей представляется, будто кто-то подходит сзади, обнимает, она растворяется в считанные секунды… Ничего страшного, но много думать об этом нельзя - это только кажется, что от этого теплее, а на самом деле…
Ну да, известное дело. Если бы пришел кто-нибудь вечером с вином - мог бы быть в плохом настроении, и не обязан быть всегда в хорошем. Потому как тоже человек, ему тоже холодно, и тоже пусто.
А вот если бы пришел кто-то - сильный и всегда добрый, и сказал бы: "Да не бойся ты. Все тебя любят. Это только кажется, что холодно. Кажется, что пусто. Просто минута такая выдалась".
И ведь правда. В целом-то не пусто и не холодно. Я верю в любовь. Не в то, что она есть где-то, а в то, что она всегда рядом. И еще внутри.
Вадим подвозил меня домой по темным улицам, на хорошей скорости и с хорошей музыкой; мне хотелось ехать и ехать, не останавливаясь, и мы почему-то всю ночь без всякой на то причины ездили по освещенным фонарями улицам, а когда стало светать и мне все это надоело, мы остановились возле белого дома на берегу дивно-серого моря, напоминавшего летнюю тень и холодную сталь.
Я выбралась из машины, и томный плеск волны стал громче, в воздухе пахло морем.
Мы поднялись по белым ступеням и вошли в зал, полный воздуха, тепла и простора, но еще слабо освещенный невзошедшим солнцем.
– Спит еще, наверное, - сказал Вадим.
– Кто здесь? - раздался голос сверху, легким эхом отразившись от почти зеркальных стен. Было, очевидно, душновато, потому что хотелось пройтись по этим стенам босиком, в длинной и красивой развевающейся одежде - хотя по стенам ходят только мухи, которые с нашей точки зрения выглядят совсем иначе.
Через полчаса мы втроем сидели за круглым столиком и пили растворимый кофе (то есть, кофе пили только они, а я пила чай), потом взошло солнце, и я пошла на второй этаж спать.
Отключаться я начала почти сразу, да только как-то не до конца, и сквозь полусон мне почудилось, будто до меня долетают снизу обрывки беседы. Разговор шел обо мне.
– Ты кого ко мне привез? - спросил после довольно длинной паузы хозяин дома.
– Это… - начал Вадим.
– Нет, я спрашиваю, ты кого ко мне привез? - перебил его владелец виллы уже более экспрессивно. - Я в первый раз вижу эту женщину, но мне и то уже все ясно. С такой лучше даже на улице не сталкиваться никогда, а не то что…
– Почему? - явно опешил Вадим.
– Неужели ты не видишь? Ей стоит только пожелать, стоит только произнести вслух от всего сердца, или даже просто мысленно, от всей души, и здесь камня на камне не останется или, наоборот, все расцветет среди зимы - это какой на нее найдет стих.
– Почему? - как-то очень долго помолчав, опять спросил Вадим. Можно не сомневаться, что в эту минуту он мысленно сосчитал пустые бутылки, стоявшие на подоконнике в минуту нашего прихода.
– …Но она, к счастью, никогда не может пожелать кому-то плохое от всего сердца - возможно, в это все и дело, - продолжал собеседник Вадима. - Что? Как это почему? - дошел до него, наконец, вопрос Вадима. - Что ты чувствуешь, когда на нее смотришь?
– Жалко очень, - неожиданно сказал мой приятель. - А почему - сам не знаю. Помочь хочется. Защитить. Сочувствуешь. Тяжело ей, наверное, на свете живется.
– Ей живется легко, - объяснил хозяин. - Представь, если даже тебе, уж извини меня, такой дряни - прости еще раз, но я тебя не первый год знаю - хочется, как ты выражаешься, ей помочь, защитить, что же должен чувствовать… ОН…
Я кажется, совсем засыпала, или уже совсем спала, потому что это слово - "ОН" - отразилось вдруг от всех стеклянных стен тысячекратным хрустальным звоном и ушло в голубое небо, и рассеялось в нем, как фимиам, но не исчезло, а разлилось, раскрылось цветами в райских садах…
– Но к счастью, - продолжал хозяин виллы, - к счастью, не все поддаются этому влиянию, и мне не хочется ни пожалеть ее, ни помочь.
Я смотрела на позолоченную статуэтку, на тропическое растение в бокале рядом с нею, на закрытые жалюзи, расписанные африканскими раскрытыми цветами, и думала, как же здесь хорошо, и как же я мечтаю владеть таким чудесным, замечательным домом у самого моря…
– Как вам хорошо, как бы я хотела быть на вашем месте! - восклицала я, спускаясь по лестнице, проснувшись после заката. - Честное слово, я даже мечтаю, чтобы эта вилла принадлежала мне и только мне! А где у вас душевая?
Они по-прежнему сидели внизу, где я их и оставила.
– То есть, - глядя на меня и почему-то побледнев и запинаясь, не сразу ответил мне хозяин, - то есть, вы хотите иметь… именно вот этот дом?…
– Ты хотела сказать - "такой", как этот? - вкрадчиво спросил Вадим, делая ударение на слове "такой".
– Нет, нет! - замахала я руками, - "Такой" - будет уже не такой!
– …Налево, - махнул мне рукой гостеприимный хозяин, запоздало отвечая на мой вопрос о душевой. Это "налево" отчего-то прозвучало как-то обреченно, словно им стало ясно, что дельнейшее обсуждение темы бесполезно.
Я отгородилась от мира клеенчатой белой занавеской и включила горячую воду, слегка разбавила холодной, и сквозь шум душа мне послышалось, будто из зала до меня долетели странные слова владельца дома:
– Отвези ее куда-нибудь подальше вдоль моря и убей, и все, что ты мне должен, будет забыто.
Мы с Вадимом отъехали от виллы уже на порядочное расстояние, когда я призналась, что не хочу пока возвращаться домой, а желала бы покататься. И мы пару часов колесили по окрестностям города. Потом мы пошли в кино на последний сеанс. Потом Вадим пригласил меня в ресторан, а под утро мы заглянули в круглосуточное Интернет-кафе и проверили наши почтовые ящики. Когда начало рассветать, я обнаружила, что "Инфинити" Вадима остановилось вновь возле той же самой виллы, которую мы покинули вчера вечером.
Он почему-то замешкался в машине, и я близко подошла к воде. Его шаги шуршали по песку за моей спиной, потом затихли, но я некоторое время не оборачивалась, а глядела на белую пену, она была похожа на белый костер и приковывала взгляд невидимой, но довольно прочной цепью - наверное, якорной… Когда я, наконец, обернулась, то увидела, что Вадим держит в руках пистолет.
Он спросил, помню ли я, как вчера выразила желание быть владелицей этой виллы, что передо мной. Я сказал, что да, очень хорошо помню. Он спросил, хочу ли я этого по-прежнему. Я сказала, что нет, нет!, я уже совсем этого не хочу, совсем. Тогда он засунул пистолет куда-то за пояс за спиной и сказал, что если бы мне все еще этого хотелось, если бы я только намекнула, что мне этого по-прежнему хочется, то он, Вадим, застрелил бы хозяина или сделал бы с ним что угодно, чтоб только этот дом достался мне. Он говорил еще что-то, но я всего не услышала или не поняла.
– Поедем домой, - попросила я его, - поедем, пожалуйста…
Он отвез меня к моему дому, а на следующий день вечером снова заехал за мной и предложил вместе поужинать.
Моя бессознательная жизнь начиналась примерно в пять вечера. Дело в том, что несколько лет назад меня, человека по генетике все же не совсем южного, поразил солнечный удар. На улице я упала в обморок, потом на меня побрызгали минералкой "Денеб" или дали подышать нашатырем, и я встала и даже дошла каким-то образом до дома. По дороге меня раза три вырвало.
Я хотела ничего не рассказывать маме (она у меня молодая и красивая, и я изо всех сил хочу, чтоб она была счастлива). Но едва я, открыв дверь своим ключом, переступила порог, как мама вскрикнула: "Что с тобой?!". Я не поняла ее вопроса и машинально подошла к зеркалу. Если б я могла смеяться, то расхохоталась бы: мои попытки скрыть солнечный удар напомнили случай с одной моей знакомой, которая пришла с пляжа домой вдрызг пьяная и вся в песке, и уверяла маму, что не пила ни капли и вообще на море не была. В моем случае это были невесть откуда взявшаяся на смуглом лице белизна и черные синяки под глазами. Да, я была белая, как белый кончик папиросы.
Остаток вечера мне было плохо, но когда солнце село, мне резко стало лучше, и я тоже села на постели и смогла поесть. С тех пор сознательная (хотя, принимая во внимание мой характер, вернее будет сказать, бессознательная) жизнь начинается для меня в пять вечера.
Летом 2004 года я уже собиралась перебраться в Москву (а затем и перетащить туда всю семью). Нужно было подзаработать денег (которых у меня не было). Все, что я умела - это работа по дому (то есть, от и до) и писать, (то есть, водить ручкой по бумаге или щелкать клавишами ноутбука). Из всего вышеперечисленного мне больше всего нравилось щелкать клавишами ноутбука. Я устроилась в редакцию.
Дни мои протекали самым независящим от меня образом. По роду работы и по разным другим надобностям я оказывалась в разное время суток в разных частях города. Почти каждый день я встречала там мою подругу Патрисию. Я регулярно планировала вернуться домой пораньше, но она вела меня то в кафе, где я угощала ее, обнищавшую, мороженым и делала за нее английский (она училась на инъязе и работала на ТВ), то на ночь глядя тащила знакомить с известным российским журналистом, и день кончался партией в теннис в корпункте, и ей же начиналась ночь, а то я встречала и вовсе других знакомых, например, одного художника… У меня в Махачкале очень много знакомых.
Вам, кажется, неприятен мой рассказ? Мой образ жизни кажется вам слишком легкомысленным, даже богемным, он вам не близок и непонятен? А вы закройте на это глаза. Вы просто пока плохо меня знаете. Я нравлюсь всем, кто меня знает. И всем, кто меня хоть раз видел.
Не знаю, в чем тут дело. Попробую в двух словах описать себя, но, наверняка, главное ускользнет: я ведь не вижу себя со стороны.
Я упоминала выше, что у меня пустой взгляд. Это не совсем так. Он и выражение лица в целом у меня скорее отрешенные, но при этом я всегда готова искреннее и широко вам улыбнуться. Волосы рыжие, крашеные, но, кажется, дело не в них… Пальцы в кольцах. Скорее худая, потому многие дают немного меньше, чем есть на самом деле (мне 27). Глаза то ли серые, то ли зеленые, то ли карие. Всеми и всем искренне восхищаюсь. Почти никогда ни о чем не думаю.
Ко мне приходил свататься один парень "с серьезными намерениями" (так мне его отрекомендовали), моей национальности. Он, как и вы, увидев мой образ жизни, помрачнел. Впрочем, оставил свой телефон и даже приходил еще несколько раз, когда меня не было. Он совсем меня не любил, а, кроме того, он был безработный. Вероятно, уже не первый раз вы ловите меня на противоречии: ну да, во мне мирно уживается и то, и другое. Я беспечна, и при этом голова у меня варит трезво и быстро - но словно бы на автопилоте. Например, я ни секунды не обдумывала вопрос, звонить или не звонить безработному парню моей национальности с серьезными намерениями. Как видите, я приспособлена к этой жизни на самом деле лучше, чем земляной червь к земле.
Днем я спала. Однажды ночью Патрисия, которая тоже собиралась в Москву (вместе со мной), привела меня в Интернет-кафе. Там продавалось мороженое и апельсины, и минералка всех цветов, компьютеры стояли ровным кругом. У моей подруги был на это время разговор онлайн.
Она вошла в чат, а я пристроилась за ее спиной (как на сиденье за мотоциклистом, подумалось мне), мы были в привате с каким-то Эммерсоном.
– Принимающая сторона, - пояснила Патрисия. - У него мы, если повезет, и будем жить. Он нормальный. Скажи ему пару слов.
"Мэри здесь", - написала она на экране. Она переделывала все имена, и мое исковеркала, как могла, и свое, кстати, тоже (по рождению она была Патимат).
"Привет", - защелкала я по клавишам.
"Хорошая погода, не правда ли?" - шустро отбил Эммерсон.
"Приятного фиолетового оттенка", - написала я бездумно и по внезапному вдохновению какую-то абракадабру. Я так и разговариваю в реальной жизни.
"Стихи, что ли пишешь?" - не растерялся Эммерсон.
"Пишу".
"Скидывай".
"Скину".
"Лови мыло".
На этом день, вернее, ночь, и закончилась.
Друзья мои, меня никто не обвинял в избытке самолюбования, но тот, кто любит мои стихи - тот любит мою душу. Поскольку в моих стихах (и статьях) больше меня, чем во мне самой, и это не пустые слова. Ведь в них, в моих стихах и статьях, я такая, какой должна быть по идее (не по моей, разумеется), а не та, какой вы меня видите сейчас.
Очередную мою фиесту я, вместо привычного сна, отдала сидению за ноутбуком. Я отправила Эммерсону вирши официальные, общеупотребительные и не интимные, штуки три-четыре. Больше не планировала. Эммерсону не то, чтобы не понравилось… Он написал на меня пародию, но комментарии в прозе были такие, что я растаяла и выучила их наизусть. Позже я отправила ему стихи о том, к кому полетит моя душа после смерти, и еще другое, написанное по мотивам "Кармен" Мериме со мною в главной роли, и еще одно, совсем уж личное… Ответ пришел тут же, и на следующий день я отослала новые стихи, и только собираясь на работу я поняла, что не спала уже двое суток.
Из зеркала на меня глядели совсем уж оловянные, слегка окосевшие глаза, и я вдруг осознала, что если в ближайшее время не попаду вместе с Патрисией в Москву, то… то… просто не знаю, что случится. И тогда я начала экономить.
Экономила я, кончено, на себе. А сделать это было легко, потому что от бессонницы меня тошнило и пища не лезла в горло. Ко мне на работу пришел мой друг-художник.
– Зайди сегодня ко мне, - сказал он. - Есть интересная тема.
– Да, - немедленно согласилась я. Я вообще почти никогда никому не говорила "нет" (не в пошлом смысле), мне хотелось, чтоб всем было хорошо. - Дождитесь меня, и мы вернемся к вам вместе. - Он был намного старше меня, я называла его на вы.
Пока он сидел в нашем офисе, то говорил почти без остановки. Потом мы вышли в душистую ночь и поймали маршурутку.
Наверное, я кажусь вам похожей на бессмысленное насекомое. Кажется, это у Достоевского: "насекомым сладострастье"… Со мной никакое "сладострастье" и рядом не стояло. Сама себя я бы изобразила четвероногой змеей с плавниками, крыльями и головой блондинки, с зеленой веткой на хвосте. На четвертый день бессонницы и голодовки я поглядела в зеркало и увидела, что глаза мои светятся неземным светом, тревожно напомнившим мне почему-то мерцание монитора моего компа.
Чтобы перебраться в Москву (а в Москву мне нужно было во что бы то ни стало) мне требовалось как минимум тысяч двадцать для начала. Они у меня были. Но не больше. На работе в ближайшие дни могли выплатить гонорары. А могли и не выплатить.
Я пошла в офис. Сложность состояла в том, что мне надо было не просто доползти до работы, но еще и успешно ее выполнить.
– Господи, Господи, - простонала я едва слышно. И легкой походкочкой вышла на центральную улицу города. Я не упоминала - я ведь из экономии и автотранспортом перестала пользоваться.
На работе меня ждала Патрисия в древнегреческих сандалиях.
– Пора покупать билет, - сказала она. Я села на подоконник и глянула вниз со второго этажа. Еще несколько дней назад я жаждала рассказать ей, как переписываюсь с Эммерсоном (на самом деле его звали Игорь), как ловко и отважно я экономлю и как беспричинно и смертно рвусь в Москву. Но неожиданно я обнаружила, что не имею ни сил, ни, откровенно говоря, интереса что бы то ни было рассказывать. Я обнаружила, кстати, что за последние дня четыре мне многие вещи стали неинтересны. Я на все плюнула, поставила рядком синие стулья в темном конференц-зале и заснула как убитая.
Мне приснился мой друг-художник. Словно в гости к нему приехали москвичи в строгих правительственных пиджаках. А потом мне приснился кто-то дивный и прекрасный, вокруг него как бы полыхало пламя, он был строен, но имел комплексы, потому что мама с детства говорила ему, что язычки пламени вокруг него горят неровно, а лохмато (на самом деле так и было). Но причесать их не было никакой возможности.
Оффтоп. В поисках нежности
Довольно давно, еще до всех описанных выше историй, со мной случилась вот такая. Кто знает, возможно, с нее-то все и началось. Никогда толком не знаешь, где было положено начало. Может, именно здесь. Однажды в пятницу мне нужно было узнать, со скольки до скольки в понедельник будет на работе директор ООО "Дружба".
У меня имелась пара телефонных номеров этой компании. Было около трех часов дня, и я решила отправиться домой сразу после звонка в "Дружбу" - наступал вечер пятницы, как-никак. В моих планах были горячий чай с шоколадкой, телевизор, книжка - все в постели. Нет, я не была больна, просто последнее время проводила под одеялом слишком мало времени, так что уже с утра начинала мечтать, как, наконец, вернусь домой около полуночи.
Я позвонила в "Дружбу".
– Перезвоните, пожалуйста, по другому номеру, - сказал мне нежный женский голос.
Выполнить ее просьбу было даже приятно.
– Мы не занимаемся этим вопросом, - произнес явно шаблонную, на все случаи жизни фразу тихий мужчина. - Перезвоните в технический отдел.
У женщины в техническом отделе голос был сонный. Так они и чередовались - мужчина-женщина, мужчина-женщина, все голоса были разными, и я пыталась по тембру и интонации представить внешность и характер, хотя и говорят, что это неблагодарное занятие. Мой папа, услышав голос Паваротти по радио, увидел его высоким и могучим блондином. Некоторые голоса были равнодушными, другие - раздраженными, третьи - теплыми, четвертые - веселыми… Но мне не нужно было ни их тепла, ни их раздражения, мне нужно было знать, во сколько будет на работе в понедельник их директор, а то, что мне было надо от них даже больше (как и ото всех других) - это нежность. Потому что мне в то время всегда катастрофически ее не хватало. Впрочем, на худой конец за милую душу сходило и тепло.
Удивительно, сколько телефонов было в ООО - даже с учетом того, что по некоторым номерам меня отсылали несколько раз. Наверное, такое многоэтажное белое здание… Эмпайр стейт билдинг в миниатюре… Было уже четыре часа вечера. Потом два выходных. А в понедельник будет поздно.
– Где вы находитесь? - набрав очередной номер, я, наконец, поставила вопрос по-другому. И результат не заставил себя ждать. Ответ к моему изумлению последовал немедленно.
– Синдбада Морехода 128 "А" - исчерпывающе кратко отреагировали на том конце провода. И повесили трубку.
По С. Морехода маршрутки не ходили. Из салона с белыми занавесками пришлось вылезти в устье улицы.
– С. Морехода 2 "А", - прочла я вслух номер на стене, к которой прилепилось цветущее ползучее растение.
Цифра четная - значит, "Дружба" на этой стороне улицы. Это соображение ободрило меня, и я пошла вперед. Почему мне вспоминается, что на мне была белая шуба? Как согласовать ее с розоватыми колокольчиками на стене? Сложный вопрос, но, поскольку разрешить его не представляется возможным, то я, признаться, не думала о нем ни минуты. Вероятнее всего, коллаж воспоминаний. Или морозоустойчивые колокольчики, что отнюдь не редкость в южном городе с теплыми стенами домов, нагретыми даже в отсутствии центрального отопления - вероятно, горячими сердцами.
Закат был бледно-желтый и располагался слева. Мне становилось жарко идти в моей шубе.
– С. Морехода 2 "Д", - прочла я, миновав длинный, как огромная каменная гусеница, дом. На его стене я заметила автомобильную шину, а у одной из дверей - промасленные автомобильные железяки. Я двинулась дальше, не сбавляя скорости.
– С. Морехода 2 "И", - значилось на киоске, располагавшемся почти сразу по ту сторону широкого, как Волга, шоссе. "Да что ж это такое!" - изумилась я. Но, однако, не остановилась. Где-то в этом районе жила моя подруга, вышедшая замуж в октябре, свадьбу сыграли в кафе "Венеция". Ее сестра живет за границей, ест там сливки с клубникой (я видела на видеокассете). Подруга наверняка знает, где находится ООО, а может, каким-нибудь чудом и домашний телефон директора (у нее, кажется, муж в "Дружбе" работает…).
Уже зажглись фонари, когда, наконец, в зарослях акации я разглядела на стене в свете окон заветную цифру 3. Пусть это был и не дом мой подруги. О 128 "А" я уже и не мечтала. Но, все же, еще не было и пяти часов. Завтра и послезавтра выходные, а в понедельник будет поздно… И я пошла дальше.
