Написано на конкурс в Заповеднике сказок (
rualev.livejournal.com)
(рассказ)
Анархист Саврасов всегда ходил в черной рубашке. И в тот весенний вечер, когда я возвращалась с урока, в прикольной пестрой куртке, с гитарой за плечом, а он ждал меня возле метро, Саврасов был, конечно, одет в черное.
– Ну, как там твоя ученица? – спросил он.
– А, бездарь, – кратко ответила я. – Но она платит за занятия, так что – какая разница? А впрочем, – добавила я, – я тоже талантом не блещу, так что мы с ней два сапога пара.
– Пошли, – сказал Саврасов, – опаздываем.
Сама, без Саврасова, я бы на такое мероприятие сроду не пошла. Я гордилась своими аристократическими музыкальными вкусами – мне нравились Бах, Бетховен, Моцарт… Пойти на концерт в клуб «Скрипучая шестерня» на Старом Арбате было, вообще-то, ниже моего достоинства, но в тот теплый и тихий вечер я была настроена послушать легкую музыку – почему бы и нет? Не все же парить в высоких сферах и размышлять о вечном.
– Что слушать будем? – поинтересовалась я.
– Индастриал.
– Это еще что?
– Фактически киберпанк.
– Ага, – многозначительно сказала я, которой ни то, ни другое слово абсолютно ни о чем не говорили.
До клуба мы добрались минут за двадцать. Концерт еще не начался.
Клуб «Скрипучая шестерня» был оформлен в строгом соответствии со своим названием – на стенах висели огромные зубчатые колеса и другие, поменьше, так что создавалось ощущение, что находишься внутри механических часов. Все осветительные приборы были направлены на сцену, а зрительские места за столиками находились в полумраке. Саврасов принес нам пиво.
Время шло, а концерт все не начинался.
– А говорил, опаздываем, – заметила я, отхлебывая пиво.
– Тебе если заранее не сказать, что опаздываем, тогда ты точно опоздаешь, – ответил Саврасов, откусывая кусочек копченой рыбки, которую он взял в качестве закуски.
Наконец нам надоело ждать, и мы вышли наружу, причем я взяла с собой гитару, чтобы не оставлять ее без присмотра. Я практически никогда с ней расставалась, вот уже много-много лет. Саврасов закурил, а я просто стояла рядом и глядела, как на Арбате загораются фонари.
Когда мы спустились обратно в клуб (он находился в подвальном помещении), оказалось, что концерт уже начался. То, что я увидела на сцене, заставило меня охнуть и на секунду остановиться.
Огромная белая фигура с микрофоном в руках стояла на переднем плане, за его спиной маячили другие музыканты, тоже все в почему-то в белом; на груди у солиста была странная железная штуковина – напомнившая мне о римских легионерах; он что-то пел или выкрикивал невероятно низким голосом под аккомпанемент железной музыки.
В первую же секунду меня, фигурально выражаясь, чуть не свалил с ног поток дикой энергии, настолько сильной, что, казалось, его можно было различить в воздухе, он раскрывался огромной воронкой в зал, и всех нас как будто затягивало в нее. Не знаю, как музыканты ее создавали – мне даже кажется, что они и сами не были бы в состоянии это объяснить. То, что лилось со сцены в зал, было даже трудно сформулировать обычными словами. Моя реакция была такой: сначала – шок, а потом – желание отойти в сторону с траектории этого энергетического смерча.
– Что за группа, кстати? – спросила я, садясь за столик.
– «Шестерня», известная группа, – сказал Саврасов. – В честь них и клуб назвали. Вообще, "Шестерней" было бы уместней назвать какой-нибудь стимпанковский коллектив, так что даже не знаю, с чего они выбрали такое слово…
Мы, видимо, зашли, когда песня уже заканчивалась – и вот началась вторая. Я стала вслушиваться в слова; не все их можно было различить сквозь грохот (очевидно, мы сели в таком месте, которое было неудачным с точки зрения акустики), но вдруг отчетливо расслышала припев:
– Я помню чудное мгновенье, передо мной явилась ты, – пел солист.
– Пушкин? – удивилась я.
Саврасов поморщился.
– Отстой, – сказал он. – И это они называют киберпанком! Анархия – мать порядка! – вдруг крикнул он, когда музыка смолкла, и я поняла, что анархист Саврасов уже каким-то образом успел набраться. «Может, он себе добавил что-нибудь в пиво?» – подумала я, и тут поняла, что тоже почти плыву. Я отодвинула кружку в сторону и сказала, что с меня пока хватит. Началась третья песня. На первых же ее аккордах я почувствовала, что меня все-таки захватило – новый ритм заставил как будто вибрировать в такт, а дикий смерч перестал пугать и даже напрягать… а может, просто эта песня была действительно хорошей. Но все же с предыдущей композицией про чудное мгновенье она сравниться, на мой взгляд, не могла.
Была она, кажется, про то, что существует два типа людей, ищущих правды и красоты, но окончательно понять, к какому из них ты относишься, можно лишь в свой последний час – одни умирают с гитарой в руке, другие сжимают в ладони меч. Но правда (и она же красота) всегда остается при этом одной и той же. Ну, или что-то в этом роде.
В общем, смысловая нагрузка показалась мне довольно сомнительной, но музыка снова заворожила. Хотя в чем-то я была согласна с автором слов – действительно, я сейчас начинала понимать, что весь этот грохочущий киберпанк – он, по сути, о том же самом, о чем и горячо любимые мною классики, о той же «правде и красоте». Впрочем, кажется, многое зависело от особой атмосферы, в которой здесь все происходило – и при других обстоятельствах (например, если бы я слушала эту же группу, но не в клубе, а в записи) такое понимание ко мне бы ни за что не пришло.
«Все об одном, и всё вокруг – об одном», – думала я. В самом деле, взять хоть того же Саврасова – уж на что анархист, даже рубашку всегда носит только черную, а ведь он стремится достичь с помощью этой своей анархии – не чего-нибудь, а порядка (сам же орал только что – «анархия мать порядка!»). А какой-нибудь ярый приверженец законов и правил – ведь в глубине души, возможно, таким странным способом он надеется достичь абсолютной свободы… если копнуть достаточно глубоко… И фактически оба они, каждый по-своему, стремятся к той запредельной, сияющей точке, где головокружительная свобода хаоса сливается в единое целое с нерушимым порядком высокой гармонии… «Да, все об одном, и всё об одном», – снова и снова думала я, и тогда это ОДНО, о котором ВСЁ, вдруг нахлынуло на меня, как гигантская волна, и подняло на гребне, и глядя сквозь золотой туман на украшенную шестеренками стену, я поняла, что легко могу пройти сквозь это железо и бетон, прямо сейчас. Но я не встала и не пошла – мне хотелось услышать следующую песню. И волна разбилась о стену, пена фейерверком засверкала в дымном, прокуренном воздухе, и потом отступила назад с блаженным плеском. И я поняла одну простую вещь – пиво тут совсем не при чем, да и музыка, может быть, тоже. А что же тогда? Это был очень трудный вопрос. Но если и нужно было связать разбившуюся в воздухе волну с чем-нибудь из окружающего мира, то больше всего ее оттенку и высоте соответствовала, конечно, музыка!
Словом, чтобы быть краткой, скажу так: послушав три первые песни, я неожиданно осознала, что, как говорится, запала на группу «Шестерня». Хотя причины этого «западания» мне были пока не совсем понятны – точнее, я не могла их четко для себя сформулировать. Как, впрочем, всегда бывает, когда тебя что-нибудь захватывает по-настоящему.
На самом деле, это была очень, очень хорошая группа, и я сделала для себя открытие, что современная музыка, кажется, все же не так сильно деградировала со времен Моцарта, как мне казалось.
Саврасов притащил еще пива. Я почувствовала, что уже протрезвела, а значит, можно выпить еще немного. Когда музыканты ушли со сцены, мне хотелось, чтоб они поскорее вернулись. Саврасов опять тянул меня на улицу (хотя многие курили прямо в клубе, ему почему-то приспичило делать это снаружи), но я не собиралась выходить, опасаясь снова пропустить начало песни. Кроме того, я очень удачно разместила под столиком мою гитару, и мне не хотелось ее вытаскивать, а бросить ее одну я не могла. Тогда он ушел курить без меня.
Концерт длился, кажется, часа два, но мне показалось, что он невероятно короткий. В конце группа «Шестерня» по просьбам зрителей снова исполнила песню на стихи Пушкина. Теперь я встала так, чтобы слышать все слова, и Саврасов, слегка покачиваясь, стоял рядом со мной. Я расслышала все, от слова до слова. Когда песня подходила к концу, я вдруг поняла, что по щекам у меня текут слезы.
– Полный отстой, а не киберпанк, – смутно услышала я рядом с собой голос Саврасова, про которого успела совершенно забыть.
С концерта мы шли переулками, нарочно удлиняя путь до метро, так как моему спутнику хотелось проветриться, да и мне тоже.
– Я помню чудное мгновенье! – распевала я. И понимала, что ведь и вправду, все мгновения – они чудные, это не просто шестеренки в механических часах, они не мертвые и не бездушные, вовсе не инерция ими движет на самом деле, а живое, и светлое, и яркое, и настоящее…
– Отстой, – бубнил Саврасов.
Вдруг на секунду ослепительный восторг ослабел, и я осознала, что переулок, по которому мы идем, на самом деле довольно темный и угрюмый. Горел фонарь, но в другом конце переулка было сумрачно – видимо, там освещение вышло из строя. И именно в этот темный конец мы и шли.
Я хотела сказать, что не надо бы туда ходить, но не успела. Мы увидели два силуэта, приближавшихся к нам. Мне они сразу не понравились.
– Давайте бабки, ребята, – приятным голосом сказал один из незнакомцев, когда мы поравнялись с ними.
– У нас нету, – медленно ответил Саврасов после короткой паузы. Мне по его голосу показалось, что он мгновенно протрезвел.
– Щас проверим, – успокоил нас бандит, что-то щелкнуло и блеснуло в его руке, желтоватой при тусклом электрическом свете, и я поняла, что это нож.
Саврасов отпрыгнул назад. Я тоже резко отпрянула, но упала, споткнувшись обо что-то. Это была пустая бутылка. Человек с ножом сделал шаг ко мне. Его напарник куда-то делся – по крайней мере, его не было видно. Я попробовала еще отступить, но за моей спиной была стена. Я действовала инстинктивно. Первым делом сняла с плеча гитару и быстро и аккуратно прислонила ее к стене, почти одновременно другой рукой разбив бутылку о стену. Я хотела вытянуть руку с осколком по направлению человека с ножом – я бы, конечно, никогда не могла пустить этот осколок вход, но мой жест мог остановить бандита – как тут что-то невероятно тяжелое ударило меня по голове и все исчезло.
«Значит, все же просто шестеренки…» – успела подумать я.
…
В конце энергетической воронки был свет, и меня затягивало в ее жерло, я летела и летела вперед, и неожиданно заметила, что лечу не одна.
– Саврасов? – спросила я, посмотрев на своего спутника. Но это была не Саврасов. Рядом со мной летел кто-то с сияющим мечом в руке, а может, это была сияющая гитара, да и сам он весь светился, прямо-таки лучился, так что трудно было его разглядеть. Впрочем, можно было различить его лицо, но только смутно. Оно было как будто знакомым…
– Саврасов там остался, – был мне ответ.
– Там? Где – там? Куда мы летим? – спросила я.
– Туда, где живут все, кто ушел из мира с мечом в руке и с любовью в сердце.
– Как?.. С каким еще мечом?.. – удивилась я. И вспомнила осколок бутылки. И тогда я все поняла. Мы летели дальше и дальше, выше и выше. Перед моими глазами с ностальгической ясностью встал образ гитары, оставшейся одиноко стоять у стены переулка, название которого я не знала. И мне вдруг так захотелось, чтобы гитара оказалась здесь, со мной! Я чувствовала, что в неведомом переулке осталась часть меня. А мы все летели.
– Моя гитара! – сказала я.
– Она тоже там осталась. Там же, где Саврасов, – был ответ. И мой спутник замолчал, словно чего-то ожидая.
Я летела, похоже, с огромной скоростью. Вспыхнула мысль, что ведь все могло бы сложиться, вероятно, по-другому… Совсем по-другому… Здесь было прекрасно – наверное, что-то подобное я бы испытала, если бы на гребне волны все-таки прошла сквозь бетонную стену тогда, в «Скрипучей Шестерне». Но только вот как быть с чувством, что мою песню словно оборвали на середине – или даже в самом начале, не дав допеть и доиграть?.. А инструмент, на котором я ее играла, остался теперь так далеко.
– Скажи, – спросила я, – а если бы я умерла с гитарой в руке?..
– Тогда мы бы не встретились. В этом не было бы необходимости. Ты отправилась бы в такое место, где находят блаженный приют те, кто умер с гитарой в руках, – отвечал спутник. – Кроме того, говоря между нами, с нею в руках ты могла и вовсе не умирать.
– А тот блаженный приют – это хуже или лучше?
– Не хуже и не лучше. Ведь все об одном, и всё об одном…
По мере нашего приближения к далекому свету, на душе становилось все радостнее и легче, но мысль о гитаре упорно не покидала. Я ведь практически никогда и нигде не расставалась с ней! А тут между нами легло непреодолимое расстояние – гораздо большее, чем можно было осознать…
– Вот дела, – подумала я вслух. – Значит, если б я разбила гитару об голову этого бандюги, а не поставила ее аккуратно к стене…
– Тогда это тоже было бы все равно, что с мечом в руках, – отвечал мой спутник, и я поняла, что это логично. – И пойми, что ничего не происходит случайно. Если б гитара была для тебя действительно важна, ты бы просто не выпустила ее из рук в последний миг – понимаешь, о чем я?
– Да ведь ее бы у меня тогда отняли! – сказала я.
– А это было бы уже не важно. Понимаешь? Но ты сама в последний момент отпустила гитару и взяла меч. Твой выбор можно было бы не расценивать, как окончательно значимый, только если бы это не был твой последний час. Но ничего на свете не происходит случайно, – повторил мой провожатый.
– Понимаю, – сказала я. – Как всегда говорил мне Саврасов – «можешь не играть – не играй». И теперь все только подтвердилось: я никогда, в сущности, не была музыкантом, и занималась всю жизнь не своим делом.
Мой спутник красноречиво молчал.
– А как там сейчас Саврасов? Что там происходит? Я его оставила в таком мраке…
– Саврасов побежал полицию звать, – отвечал Ангел.
– Саврасов?! – изумилась я.
– А бандиты, – продолжал спутник, – сейчас обыскали твою сумку, ничего не нашли и как раз собираются от злости раскурочить твою гитару.
– Как гитару?! – опешила я. Плавное движение резко прекратилось.
– Как – раскурочить?! – снова спросила я. И обратилась к провожатому: – Послушайте, а можно мне вернуться обратно, только на минуточку?!
– Пожалуйста, – спокойно, даже равнодушно ответил он.
– Как… разве вот так просто?!
– У нас никто никого насильно здесь не держит, – отвечал мой спутник. – Иди, видишь, вон уже приехала подмога. И не выпускай больше гитару из рук. Не изменяй своей любви и не сомневайся в ней. Смотри!
И он указал мне рукой на что-то, находившееся за моей спиной, я обернулась… Там мерцало ярко-синее пламя, слышался вой сирены. Я подняла с асфальта голову и увидела, что это едет полиция, а хулиганы стремглав улепетывают по темному переулку, причем один из них бросил на асфальт некий предмет – я поняла, что это была моя сумка.
Гитара стояла, прислоненная к стене, зачехленная, рядом со мной – там же, где я ее аккуратно поставила.
Я с трудом приподнялась на локте, села, прислонившись спиной к стене, и погладила ее чехол.
– С вами все в порядке?! – спросил человек в форме, склоняясь надо мной.
– Да… – ответила я немного неопределенным тоном и поморщилась, так как вдруг почувствовала сильную боль в области макушки. Но она тут же прошла. – Нормально, – сказала я.
– Их двое было, – говорил стоявший рядом Саврасов. – Один такой весь в черном… Ну да, как я… а второй… Не помню.
– Ясно, – коротко ответил полицейский. – За ними вторая машина поехала, сейчас их уже поймали, наверное. Точно все в порядке? – спросил он меня снова. Я кивнула и стала не спеша расчехлять гитару. Полицейский, увидев это, вернулся к своей машине, быстро сел в нее, и она тут же уехала в сторону Арбата. Я стала тихо перебирать струны. Какое счастье, что ее не тронули. И я запела негромко, подбирая аккорды на ходу:
– Я помню чудное мгновенье, передо мной явилась ты, – эта песня посвящалась, безусловно, моей гитаре. Музыка лилась так, словно инструмент, благодарный мне за преданность и заботу, неожиданно сам начал помогать моим пальцам. Гитару я всегда считала существом одушевленным, но тут мне второй раз за вечер пришло в голову, что во всем механизме этого материального мира, возможно, нет ни одного винтика, ни одной шестеренки, которая не крутилась, не скрипела бы под влиянием той же самой невероятной энергии, никакими словами непередаваемой, которая вот прямо сейчас и здесь выражала себя посредством моей гитары. Выражала, разливаясь в весеннем воздухе странной и прекрасной мелодией.
– Классно, – сказал Саврасов, кода я перестала перебирать струны и петь. – Гораздо лучше, чем «Шестерня». Ты, я вижу, действительно в порядке. Этот второй подкрался и чем-то тебя по голове с размаху так шарахнул! – я даже испугался, что ты не выживешь… Но, как сейчас вижу, тебя, похоже, чаще надо по голове бить, раз такой результат, – резюмировал он.
– Как же ты, – спросила я его, – анархист, побежал в полицию за подмогой?
– Один раз можно, – мрачно буркнул Саврасов. – Один раз не считается. – Он явно избегал смотреть мне в глаза. Я вдруг поняла, что, похоже, обязана Саврасову жизнью.
– Спасибо, – сказала я. Он помог мне подняться с асфальта, на котором я сидела, и мы повернули к метро. Но кто-то окликнул нас, кто-то шел к нам в полумраке, и при свете фонаря я разглядела смутно знакомое лицо – где-то сегодня я его уже видела… И даже, кажется, не один раз… Ну конечно, это был солист «Шестерни», виденный мной сегодня в почти одноименном клубе – однако не покидало странное ощущение, что я его встречала и где-то еще: впрочем, это было, наверное, нечто вроде дежавю, или просто такой «сбой матрицы» стал результатом удара по голове.
– Отлично поешь и отлично играешь! – обратился он ко мне. – Я тут мимо проходил – мы после концерта ужинали в «Скрипучей шестерне», вот только что закончили, я шел к метро и услышал, свернул в переулок… Долго подбирала аккорды? – спросил он.
– Она сегодня вашу группу вообще впервые услышала, – довольно презрительно отвечал ему Саврасов.
– Респект, респект, – изумился музыкант. – Приходи завтра снова в «Шестерню», только утром, часов в десять, – сказал он мне. – Приходи, там наши соберутся. Присмотримся, вместе что-нибудь попробуем сыграть…
– Мне ваша музыка очень понравилась. Но я вообще с детства Моцарта люблю… Баха там, – отвечала я, потирая все еще болевшую макушку.
– В чем проблема? Я тоже! – обрадовался музыкант. – Мы кое-что из Моцарта тоже играем – правда, в киберпанковской аранжировке, – сказал он.
– Ладно, только вот сомневаюсь, что смогу вписаться в ваш коллектив…
– Сможешь, раз мы снова встретились – странно ответил музыкант. – Ничего на свете не происходит случайно.
Я пристально взглянула на него – где-то я уже слышала сегодня эти слова… Но он махнул нам рукой, сказал «пока!» и быстро скрылся в переулке.
Мы с Саврасовым пошли к метро коротким путем, но когда вышли на Арбат, меня вдруг осенило, я села на край фонтана, снова достала гитару, и заиграла, запела совершенно новую песню, слова и музыка которой только что внезапно пришли мне в голову:
Уйду подальше от огня,
В туман, и посижу в сторонке.
Мне стыдно – ведь внутри меня
Скрипят-кружатся шестеренки.
Звенит, как маленькая медь,
Короткий серый молоточек.
Нет, он не глуп – поможет впредь
Не ставить, где не надо, точек.
За этот странный механизм –
Канаты, палки и каркасы –
Мне стыдно: опускаю вниз
Глаза под чьим-то взглядом – сразу.
Пружинка вделана в ладонь,
Блестит в глазах моих стоваттка…
Но в сердце – в сердце-то огонь…
Откуда он? Вот здесь – ЗАГАДКА.
