Написано на конкурс в Заповеднике сказок (
rualev.livejournal.com)
Мы расстались с Ибрагимом возле моего дома, условившись созвониться через неделю, а через минуту я уже стояла на своей лестничной площадке, исписанной нецензурными словами, и ключом ковыряла в замке.
«Щелк» - странно, как будто заело… Однако после непродолжительной борьбы дверь поддалась и я вошла в темную прихожую, поморгала глазами, пока привыкли к полумраку, сбросила черную тканевую сумку, которую носила наперевес, одела фиолетовые тапки… В ванной руки я мыла тоже без света – а зачем, и так все видно, свет проникал через окно под потолком. Которое, в свою очередь, выходило в кухню. В которую, в свою очередь, вышла и я, с полотенцем в руках, и… оба-на!… За моим столом, в моей кухне сидела совершенно незнакомая мне девица. И пила чай с клубничным вареньем.
– Привет, - сказала она и облизнула мою чайную ложечку. Девица была брюнеткой. Не то чтобы полной или очень высокой, но такой, что с первого взгляда было ясно: коня на скаку остановит, в горящую избу войдет, где сядешь, там и слезешь, чужого не надо, но и своего не отдадим (впрочем, ничего чужого и нет, все колхозное) и т. д. Она была декольтированная, обтянутая красным платьем, скуластая и глядела на меня весьма мрачно. И прятаться или убегать при появлении хозяйки квартиры отнюдь не собиралась.
– Ты кто? – спросила я, соображая, как она вообще могла сюда попасть и вспоминая почему-то фильм «Ирония судьбы или с легким паром».
– Фея, - мрачно ответила незваная гостья. И еще мрачней добавила: - Добрая.
– Чего? – спросила я.
– Чего – чего? Фея – чего? – вежливо отвечала она. – А вот, ягодного варенья фея. Клубничного. Любишь – клубничку?! Люююбишь…
Я, которая всю жизнь отличалась почти тошнотворно-примерным поведением, больше не знала, что сказать, и решила, что надо пробираться к телефону и вызывать санитаров. А девица между тем кивнула на противоположный конец стола:
– Присаживайся.
Оттуда было ближе до телефона и я – присела.
– Я позвоню? – сказала я. – По одному делу… - и потянулась к трубке. Но девица схватила меня за руку. Да такой хваткой, что мне вдруг показалось, что у меня обман зрения – такая тяжелая рука могла быть только у одного человека на свете – многократного победителя боксерских поединков, знаменитого борца… этого, как его там… негра Мухаммеда Али! - но никак не у девушки, путь даже и крепко сбитой.
– Никуда ты не позвонишь, - зашипела она на меня, - змея подколодная, разлучница, - и вдруг схватила банку с клубничным вареньем и треснула меня ею по голове, да так, что в ушах зазвенело, а потом перестало, и все вокруг поплыло куда-то, то есть, вернее, это я куда-то поплыла, и через пару секунд – так уж развернулся угол зрения – я увидела себя лежащей на полу, а девица склонилась надо мной, быстро и деловито пощупала пульс (очевидно, не нашла), вынула из сумочки мобильник (оказывается, у нее с собой и сумочка была, и конечно, крокодиловая – при жизни я не заметила) и настучала чей-то номер.
Освободившись от серого вещества моих несовершенных мозгов, память моей души обрела вдруг кристальную ясность, и я вспомнила, что уже видела эту брюнетку. Ибрагим показывал мне однажды альбом с фотографиями, и на одном из снимков она висела у него на шее (то есть, конечно, у Ибрагима на шее, я хочу сказать), как душащий жертву питон или вцепившаяся в дичь борзая.
– Вывози, - коротко сказал она в трубку. И через минуту в мою квартиру позвонили, девица открыла дверь, вошел неизвестный мне здоровенный детина, поцеловался с брюнеткой (в губы!), взял мой труп на руки и вынес на лестничную клетку.
– Эй! – крикнула я. Но они то ли не услышали, то ли не захотели услышать. Я бросилась вслед за похитителем моего тела. На лестничной клетке, на верхней ступеньке сидел еще один человек. Он был альбинос, глаза его горели пламенем, а на руке было кольцо с рубином. Здоровенный детина прошел мимо него, не взглянув на сидящего, я хотела было кинуться следом, но альбинос вдруг обратился ко мне.
– Стой, - сказал он.
– Как же так, ведь они… - начала я говорить ему, - ведь нужно что-то делать, что-то делать, ведь я больше никогда…
У меня было ощущение, что нужно срочно что-то сделать, чтоб положение изменилось, пока не произошло нечто абсолютно неправильное, полная и непоправимая катастрофа. Я не успела написать роман, который задумала еще в детстве. Я никогда не была замужем. Я так и не съездила в Израиль. Я… Да я ничего еще не успела в этой жизни!… А шаги здоровенного детины уже слышались на первом этаже, и я, не раздумывая, кинулась в лестничный пролет головой вниз. Я пролетела пять этажей насквозь и оказалась во дворе. Огляделась по сторонам. Детина залезал в машину – мой труп он, кажется, уже положил на заднее сиденье (или в багажник! – мелькнула страшная мысль, от которой стало дико больно в груди). А на крыше соседнего дома сидел некто в венке из цветов, мерцающих, как звезды – наступала ночь – и играл на флейте тихую мелодию, от которой я вдруг стала успокаиваться – хотя успокаиваться мне было абсолютно не с чего. Ноги сидящего доставали до второго этажа пятиэтажки, а голова поднималась до облаков. Я поглядела в сторону гор и увидела над ними сияние, и меня вдруг потянуло туда. Там был рай, и странно, что сердце мое наполнилось таким смертным отчаянием, когда я услышала звук отъезжающей машины и поняла, что обратной дороги - назад, в земную жизнь - у меня нет. Каким-то образом я знала, что в машине у детины лежит тесак, и он отвезет меня на берег моря, где прибой грустно гладит черные камни, словно они никогда не будут вместе, и там водитель разрубит меня на несколько частей и бросит в воду. И я кинулась не к горам, а к морю.
Я летела вслед за машиной над автотрассой. Недалеко от ЦУМа у обочины дороги сидел нищий, страшный, уродливый и грязный, а рядом с ним, на тротуаре – сияющая золотоволосая женщина. Эта картина почему-то поразила меня и я остановилась. И вдруг я поняла, что эта женщина – та, кто любит его, этого нищего, она сейчас не здесь, но сердце ее с ним. Эта картина словно что-то напомнила мне, но думать было некогда и я снова бросила к морю вслед за машиной. Нужно сказать, что скорость моего движения была словно равна скорости моей паники и желания немедленно все изменить – когда паника стихала, движение замедлялось. Но я потеряла машину из виду.
Слева от меня был черный от ночи сквер, и там я опустилась на скамью (цвет не помню, при жизни не замечала, а в темноте видно не было). Вот и все. Как странно. Как неожиданно. Может ли это быть? Полчаса назад я была жива, а сейчас мой труп разрубают на куски где-то на безлюдном ночном побережье. Может ли это быть? А как же мой ненаписанный роман? Зачем же приходили все эти идеи, все эти словно бы вещие знаки… Если б я знала раньше… И я вдруг вспомнила золотую сияющую женщину и подумала, что меня никто никогда не любил – то есть, вот так, и этого мне тоже пережить уже не доведется… Я не успела. Я не знала, что все будет так быстро. Я… «Брось!» - вдруг сказал внутренний голос. – «А если бы ты и знала, что все будет именно так, то чтобы ты сделала? Написала бы роман? О чем? О любви? У тебя ее не было. Не о любви? А кому нужна книга, в которой не написано о любви? Или, может, ты сделала бы так, чтоб у тебя появилась эта любовь? Ты шутишь? Да в человеческих ли это силах? Посмотри вокруг. Много ли ты ее в вообще в жизни видела, этой любви?» - «Я видела!!» - ответила я, вдруг снова вспомнив золотую сияющую женщину. Внутренний голос не ответил ничего. Я подождала, но он молчал, я плакала, и там, где падали мои слезы, из земли вырастали золотые розы.
И вдруг воздух пронзили свист и крики.
Я не знаю, сколько просидела на скамье. Внезапной вынырнув из охватившей меня черной безнадежности, я сорвалась с места и со смутным предчувствием, которому еще не верила, полетела на шум.
На проспекте произошла авария. Столкнулись две машины. Вокруг места происшествия толпился народ, сиял синим огнем милицейский бобик. Я влезла на растущее возле дороги дерево (тутовник, кажется), и увидела, что одной из машин была та, где лежало мое тело. Рядом с ней, живой и невредимый, стоял здоровенный детина, а рядом с ним – невысокий милиционер с белыми броваями (и, кажется, ресницами).
– Откройте багажник, - приказал он и махнул рукой, и на пальце у него рубином сверкнуло огромное кольцо.
…Через пару дней я очнулась в реанимации. Как сквозь сон вспоминала я свои видения – Ангела в венке на крыше, гонку по ночному городу, золотую женщину… И я удивлялась, какие прекрасные, прекрасные сны могут сниться человеку, когда он почти «по ту сторону».
На третий день проверить меня пришел главврач. Было около полудня. Было светло и безмятежно, птицы заливались так, что я вспомнила про свой мобильник, который оказался совсем рядом, на тумбочке возле кровати.
– Ну, как самочувствие? – спросил врач, присаживаясь на край постели.
– Что со мной? – ответила я вопросом на вопрос. Чувствовала я себя еще не совсем, но уже вполне.
– Ничего страшного. Но могло бы быть гораздо хуже, если б не… не один человек, - врач вдруг странно улыбнулся.
– Да, я помню… тот милиционер-альбинос, - сказала я. – Так это был не сон…
– Какой милиционер-альбинос? – не понял врач. – Я тебе о другом говорю. Ты пойми, это же элементарные вещи… Когда один человек любит другого – пусть даже они еще не встретились – этот другой никак не может умереть, понимаешь? Потому что они обязательно должны встретиться, да что там – они никак не могут не встретиться, не бывает такого, скорее солнце с запада взойдет. Понимаешь ты, о чем я говорю?
Я честно сказала, что не понимаю. И тогда врач махнул рукой, сверкнув рубиновым кольцом, и я поняла, что еще, видимо, не полностью оправилась от сотрясения мозга. А врач повернулся вышел из комнаты, и на солнце сверкнул его абсолютно белый затылок.
Через месяц я уже могла вполне адекватно воспринимать окружающее, и меня выписали. Я вернулась к прежней жизни и вспоминала произошедшую со мной дикую историю, как далекий смутный сон.
Однако некоторые последствия она все же имела. Надо ли говорить, что от Ибрагима я теперь шарахалась, как черт от ладана, хотя у нас с ним и раньше ничего не было – ни у меня с ним, ни у него со мной, абсолютно ничего. Декольтированная девица вскоре после инцидента с банкой варенья вышла замуж – не за здоровенного детину, и не за Ибрагима, а за кого-то третьего. Я заявила на нее в милицию (как выяснилось, "фею ягодного варенья" звали Динара Хизриевна Мелик-Зегирова, 1980 г. р.), но когда дело дошло до суда, ее оправдали «за неимением улик» (видно, отпечатки с банки варенья, чашки и ложечки она успела стереть), к тому же нашлось «железное алиби» - которое ей обеспечили какие-то веселые индусы из мединститута. Детина (Николай Сергеевич Ржевский, 1970 г. р.) еще на месте аварии наврал милиции, что как раз вез меня в больницу, а мои показания назвали "бредом, вызванным тяжелыми последствиями черепно-мозговой травмы" или же - и будь это доказано, для меня, с точки зрения существующего законодательства, было бы намного хуже - высказывали подозрения, что я из ревности свожу с Мелик-Зегировой "личные счеты". Эту версию высказал сама Мелик-Зегирова.
Впрочем, меня все это не огорчило. Я радовалась солнцу и тому, что вообще осталась жива, а потому все у меня было хорошо и ничего мне больше было не надо. Только иногда, когда я ем клубничное варенье, побаливает черепушка. Но я все равно его ем. Потому что на самом деле, всегда любила и очень люблю клубнику.
