Написано на конкурс в Заповеднике сказок (
rualev.livejournal.com)
Городок «Санта-Барбара» вырос в приозерном районе нашего города за каких-нибудь два года. Новые дома с веселыми остроконечными черепичными крышами, мраморными колоннадами (в общем, полная безвкусица), львами и сфинксами у входов ничем не напоминали мне знаменитый сериал, но название прилипло к городку крепко.
Там жили новоявленные богачи. Каждого из них смело можно было брать и сажать в тюрьму не менее чем на 10 лет, и при этом не вышло бы судебной ошибки, но почему-то никто этого не делал. Мне было в ту пору 14 лет, и я (как, впрочем, и позднее, и даже намного позднее) не задумывалась о том, справедливо ли устроен мир. Честно говоря, мне было на это наплевать – мне хватало уверенности, что в моей жизни все всегда будет просто замечательно: в этом мне и в голову не приходило сомневаться (как не приходит и сейчас).
Между прочим, не все дома Санта-Барбары были безвкусны. Так, среди них выделялся один особняк, выдержанный в строгом готическом стиле – с остроконечными башнями, напоминавшими о серых затяжных ливнях, с вытянутыми зарешеченными оконницами, с притаившимися на водосточных трубах химерами, чьи высунутые языки своими затейливыми закорючками могли поспорить с моим почерком… Проезжая мимо на маршрутке, я не раз буквально сворачивала шею на это строение.
– А что, - сказал мне как-то мой попутчик, влюбленный в меня мальчик лет 15-ти, черноглазый и невероятно смуглый. – Не страшно тебе смотреть на этот домик? Чем не декорация для фильма ужасов!
– Совершенно не страшно, - удивилась я.
– Врешь, - сказал попутчик.
– Нет, - опять удивилась я, - зачем мне врать?
К тому времени мы уже катили мимо парка Ленинского комсомола. Попутчик наклонился ко мне близко-близко и сделал большие глаза:
– А слабо в сад этого особнячка залезть в полночь? Вместе со мной? – он явно хотел, чтоб я считала его героем.
– Частная собственность, - сказала я. – Статья.
– Слабо, - удовлетворенно откинулся на спинку кресла влюбленный мальчик. К этому времени мы сворачивали на Университетскую площадь.
Я не была тщеславна даже в те годы – но дело в том, что чувства мальчика были, видимо, не такими невзаимными, как мне это казалось, и в тот же день на закате мы встретились с ним в районе Санта-Барбары. Начинало темнеть. Мы сели на лавочку… между прочим, в моей памяти остались похожие на химер завитки на ее подлокотниках – не знаю, были ль они там на самом деле или задним числом мое восприятие несло на себе отпечаток последующей роковой ночи…
Эмин (так звали влюбленного мальчика) купил нам мороженое и сок. Я никогда не спрашивала, откуда у него деньги – может, он взял их у родителей, а может, украл или отнял у кого-то из сверстников. Я только знала, что он всегда покупает мне все, что я прошу – а я не просила в ту далекую пору ни «Мерседесов», ни норковых манто. Только мороженое и сок.
Время шло. Луна двигалась от одной остроконечной черепичной крыши до другой, а мы начали двигаться по направлению к готическому замку. И вдруг увидели идущего нам навстречу милиционера.
– Район бдительно охраняется! – успел шепнуть мне мой смуглый попутчик. И тут милиционер остановил нас. У Эмина не оказалось документов (я, кстати, всегда сомневалась, что его на самом деле зовут Эмин) и его увели в отделение. Мной служитель закона не интересовался; точней, он уже повернулся ко мне и открыл было рот, чтобы что-то сказать…
– Да она в этих домах живет, она здешняя! – опередил его Эмин.
У меня никогда не было проблем с милицией. Мои документы не проверяли даже в Москве, даже после взрыва в метро на месте взрыва. Вероятно, причиной тому – невинное выражение моего лица, причем каждой его черточки, с которым я родилась и с которым, видимо, и умру.
– Эмин, я расскажу тебе, что там! – крикнула я вслед смуглому мальчику, которого уводил от меня человек в форме.
– Увидимся завтра! – крикнул мне мой друг.
И в отдалении я услышала, как милиционер пробурчал что-то вроде «Увидитесь, увидитесь» (мы и вправду увиделись еще тысячу раз). И вот я стояла одна у высокого забора готического замка. И мне вправду ничуточки не было страшно.
В укромном уголке Санта-Барбары, вблизи готического строения, мы заготовили ящики из-под овощей. С их-то помощью я и планировала перелезть через стену.
Кстати, проникновение в запретную зону было для меня занятием не совсем новым. Когда пару лет назад в один из киосков возле нашего дома завезли кукурузу, мы, малолетки, зачем-то воровали золоченые початки (конечно, это было очень нехорошо! Хотя початки и не были золочеными в прямом смысле слова). Это противозаконное действие, впрочем, оставило достаточно смутные воспоминания, в отличие от роковой ночи возле готического замка.
Странно, над стеной вокруг таинственного здания не было ни битых стекол, ни колючей проволоки с пропущенным по ней электрическим током – той защиты от воров, которая была во многих других особняках. Действовать надо было с тонким расчетом – мимо вот-вот мог пройти какой-нибудь очередной блюститель закона (видимо, они с особой тщательностью патрулировали этот район за определенную – уж конечно, немалую – плату). Я решила подождать немного, притаившись в древесной тени, пропустить патрульного, и лишь потом штурмовать стену. Но сколько я ни ждала в тени тутовника – ничто вокруг не шелохнулось. Тогда это еще не показалось мне странным.
«Куда ты лезешь?!» - спросил меня внутренний голос. На это я ничего не ответила. Я даже и не подумала что-либо на это отвечать. Я вообще в ту далекую пору (а впрочем, как и сейчас) думала редко. Хотя уж о том, что за оградой могут быть злые псы, бешеные охранники, камеры слежения на худой конец, я могла бы подумать! Мне до сих пор кажется невероятно странным то, что ничего этого по ту сторону ограды не оказалось (впрочем, насчет отсутствия камер, как увидит ниже читатель, я сказать с уверенностью не могу).
По моими расчетам необходимо было 3 ящика, чтоб, вскарабкавшись на них, перекинуть ногу через стену… Каково же было мое удивление, когда, поставив у основания стены первый ящик, я вдруг поняла, что легко могу дотянуться рукой до ее верха! Я отошла на несколько шагов – стена казалась огромной! Приблизилась вплотную… что такое?! Она словно бы становилась ниже в тот момент, когда я приближалась к ней! Эх! – и я, по обыкновению ни о чем не думая, встала на ящик и перемахнула на ту сторону, в темный и влажный от полуночной росы сад.
Я запуталась и зашуршала в кустах сирени, и спустя минут пять стояла в свете старинного фонаря, качавшегося и поскрипывавшего на крюке столба под дуновением ночного ветерка, над круглой клумбой роз. Я хотела уже обойти ее и ближе рассмотреть готический замок, как вдруг что-то снова показалось мне странным. Я вынула из кармана мобильник и при его свете, присев не корточки, пригляделась к цветам поближе.
Ночью все кажется черным. Как гласит пословица, все кошки серы в темноте. Но даже при свете фонаря в высоте и мобильника, поднесенного к цветам вплотную, не вызывало сомнений – клумба сплошь засажена угольно-черными розами. Я видела такие первый раз в жизни.
Их было, наверное, сто штук. Они благоухали, и я вдруг, сидя над клумбой, забыла про все и задумалась о том, почему мне в далеком детстве приходили в голову такие жуткие, странные, черные фантазии… Там все время кто-то кого-то убивал… Откуда бралась во мне эта тьма и почему эти мысли вызывали во мне те чувства, которые вызывали?… И неожиданно из глубины моего сознания начало всплывать нечто, словно бы долго лежавшее в темноте, обесцветившееся или, напротив, выгоревшее до одних лишь смутных контуров – давно забытое воспоминание… И я услышала далекий голос – голос моей далекой, самой первой любви. «Милочка, - говорил он, прекрасный и сильный, мне, то ли трех-, то двулетней, рыжей, как солнышко, и доверчивой. – Ты спрашиваешь, что такое смерть и можно ли ее избежать. Смерть – что-то вроде большой резинки, которая стирает все наши ошибки, а вместе и нас самих, целыми поколениями. Смерть – неизбежная и нужная вещь, без нее был бы невозможен технический прогресс». Потом он говорил еще что-то, и я слушала и кивала головкой, и понимала, что однажды я умру, и он считает, что это хорошо, и он не придет защитить меня от смерти – ведь он находит мою гибель нужной и целесообразной. Хотя в том, что он мог бы защитить, если бы захотел, я нисколько не сомневалась, ведь он мог абсолютно, абсолютно все. У него были серые глаза и сильные руки. И я сидела у клумбы с черными розами и рыдала, и не могла остановиться, потому что мое сердце было разбито, давным-давно, и больше никто никогда не мог его разбить, и в моей голове проносились все автокатастрофы (в самом прямом смысле слова!), в которые я попадала потом, спустя годы после полуночи, проведенной над клумбой с черными розами.
Не помню, сколько было времени, когда я осознала, что над моей головой – звезды, и что фонарь перестал скрипеть и качаться, и что мне – 14 лет, и что я сижу в саду чужого особняка и мне давно пора уносить отсюда ноги. Я встала и двинулась к кустам сирени – которые, кстати, тоже стали совершенно неподвижны – и вдруг остановилась.
– Сорву одну розочку для Эмина, - сказала я вслух. К тому же, мне вдруг дико захотелось посмотреть, каковы они при свете солнца. Я вынула из кармана перочинный нож (который носила с собой для защиты от грабителей или насильников, но которым никогда не смогла бы кого-нибудь даже ранить). Я выбрала одну розу с краю – чик-чик! – и вот я держала ее в руке!
– Возьми ее себе, - раздался за моей спиной спокойный голос.
Сначала я подпрыгнула на месте, а потом обернулась.
Передо мной стоял мужчина. На нем был надет – то ли плащ, то ли не плащ, но я запомнила только мокрый блеск (хотя дождя не было уже второй месяц) и нечто долгополое с воротником-стойкой. В руках он держал то ли трость, то ли не трость – я запомнила длинные волосы на кисти его руки (а может, так показалось при свете фонаря). Глаза у него были то ли красные, то ли просто горели, как факелы. И что-то я не помню, чтобы позади его длинной фигуры, стоявшей, как под душем, под прямой струей желтого фонарного света, на земле была хотя бы коротенькая тень.
– Возьми ее себе, - сказал он. – Раз ты срезала ее – теперь ты никуда от нее не денешься.
Я попятилась.
– Бежать уже не нужно, - продолжал незнакомец (как потом выяснилось, это и был владелец замка). – Ты уже никуда не убежишь.
Я остановилась, как вкопанная.
– Ты можешь жечь эту розу или бить ее кирпичом, - тут мне послышалось, что в голосе незнакомца звучит сдержанная ярость, - но от всего этого она будет цвести только сильнее. Она будет цвести! Она твоя и только твоя, что бы ты с ней ни сделала. И она не завянет, пока я не приду за тобой. Когда тебе исполнится 16, я приду за тобой!
Я обернулась и бросилась бежать. А мне вслед гремели слова:
– Эта роза твоя и только твоя! Она не причинит вреда и мышонку, живущему с тобой в одной квартире, но ты отныне не сможешь избавиться от ее чар! Она будет цвести! И когда тебе исполнится 16, я приду за тобой! Приду за тобой! Приду!…
Я не помню, как перелезла через стену. Иногда у меня возникает ощущение, что я промчалась прямиком сквозь ограду готического замка. На улице я бросила розу от себя подальше и стрелой понеслась домой. Когда через неделю мы с Эмином снова пришли на это место (он не поверил ни слову из моего рассказа), она, цветущая, благоуханная, лежала у стены, словно ждала меня. И я подняла ее и отнесла к себе.
Стебли роз нужно срезать под углом сорок пять градусов и расщеплять надвое. В вазу надо класть таблетку аспирина. На ночь цветок лучше укладывать в ванну с водой. Тогда розы стоят дольше. Ничего этого я не сделала для моей черной розы – пролежав неделю без воды в пыли под стеной, она ничуть не потеряла форму, так что смешно было прибегать к традиционному уходу. Впрочем, я поставила ее в кувшин с водой. Первый месяц я меняла воду каждый день. Потом стала забывать это делать. И однажды заметила, что вода в кувшине совсем высохла. А роза все цвела и благоухала.
Мне стали сниться готические замки. Однажды я вышвырнула розу в окно. Через месяц, в очередной раз пройдя мимо нее во дворе, я все же подняла ее и принесла домой.
«В огне не горит, говоришь», - подумала я. И чиркнула спичкой. Ого! Цветок вспыхнул, как факел! И я бы сказала, что он почернел, если б не был черен и без того.
Но, если бутон и почернел, то не съежился. Огонь погас, а роза осталась цела и невредима.
Я била по ней кирпичом и пыталась дарить прохожим на улице. Они шарахались от меня, но кто-то (приятный молодой человек) согласился взять цветок у меня из рук, и на следующий день я нашла черную розу в своем почтовом ящике. Я увозила ее на городскую свалку. Через год я вернулась посмотреть, что с ней стало. Она лежала возле кучи мусора, невредима.
Между тем, несомненно, это был живой цветок. Искусственные выглядят и пахнут (если вообще пахнут) иначе. Хотя уничтожить розу не было, очевидно, никакой возможности, я все же не теряла надежды. А между тем годы шли, и мой шестнадцатый день рожденья был не за горами. И вот, за три месяца до шестнадцатилетия я постучалась в бронированную соседскую дверь.
«Чернокнижница», «ведьма» - так называли в подъезде, да и во всем доме мою соседку. Точно не знаю, почему жильцы нашего дома (причем, преимущественно представительницы женского пола) так прозвали Земфиру. Может, потому, что она иногда гадала на каких-то особенных картах (там был изображен рыцарь, единорог, готический замок, черная роза, или целый букет черных роз, и еще что-то подобное) и умела предсказывать судьбу по ладони (она и мне гадала однажды, но, впрочем, многое не сбылось – хотя я плохо помню, что именно она предсказала).
– У тебя в жилах не кровь, а огонь, - говорила она, глядя на мою ладонь, а было мне тогда лет 13. – Такие как ты люди по жизни счастливы, потому что никогда ничего не берут в голову. Многие будут влюбляться в тебя, потому что будут верить, что ты тоже их любишь – они будут принимать за любовь твою горячую беспечность и пламенное равнодушие, потому что тебе по большому счету все равно, жить в подвале или во дворце, идти в лес или на рок-концерт, или…
Словом, она еще что-то говорила, но все это не так или не совсем так, а кое о чем можно было догадаться, просто посмотрев мне в глаза. Взгляд у меня всегда был пустой и пламенный.
А может, ее называли ведьмой просто потому, что мужики вокруг нее всегда вились толпами. Женщине ведь зачастую сложно признать красоту соперницы – и, если вокруг последней вьются мужчины, значит, дело тут не без нечистой силы! А выглядела, кстати, моя соседка как картинка. Глаза на пол-лица, черные, как моя роза, и волосы того же цвета, ноги от ушей, пальцы такие длинные, что на них бы уместилось колец по пятьдесят на каждом – но все колечки должны были быть самого маленького размера. От моей соседки пахло темными дурманящими духами, она носила все черное, и я не сомневалась, что она может знать секрет черной розы.
– Что тебе сказать… - задумчиво глядя в окно и демонстрируя нездешней красоты профиль сказал Земфира, напоив меня чаем с пирожками с картошкой и выслушав мой рассказ. – Мне однажды дарили черную розу… Давно это было…
Розу принес ей незнакомый маленький мальчик, его плохо было видно в темном подъезде, а от кого роза – он так и не сказал. Моя соседка поставила ее в воду. Дни шли – а она не вяла. Соседке стало жутко, и она выбросила розу в мусоропровод. Больше тот цветок она никогда не видела.
– Сколько времени прошло? – быстро спросила я.
– Лет 10… - задумчиво сказал Земфира. – Видимо, эта роза «работает» только в том случае, если ты выбрала ее для себя сама.
За два месяца до моего шестнадцатого дня рожденья я вспомнила о своем знакомом, серьезно занимающемся черными пиаром. Я точно не знала, что такое черный пиар – но знакомый имел с этого огромные барыши, а значит, занятие было серьезное и, судя по названию, возможно, имело отношение к черным розам. И вскоре я стояла перед подъездом с вывеской «Фирма «Черная роза». Ремонт компьютеров. Обучение работе на компьютере. Набор и печать документов.» - разумеется, своим доходным бизнесом мой знакомый занимался нелегально. Многие дорого бы дали, чтоб узнать, где на самом деле находится его «лавочка», но с моей стороны разглашения тайны он мог не бояться.
Когда я вошла, Егор, весь всклокоченный, напряженно играл в компьютерную игру. Как я поняла, постояв с минутку за его спиной, эта игра воспитывала в человеке ценное качество – стрелять не думая.
– Егор, - сказала я.
– А?! – сказал он, на крутящемся стуле поворачиваясь ко мне.
Через пять минут мы сидели друг напротив друга и пили чай.
– Готический особняк… - говорил мой друг. – Как же, как же… У меня мноооого компромата на его владельца… «Дракулу» не читала? – вдруг спросил он.
– Нет, - ответила я.
– А «Песню Песней»? «Крепка, как смерть, любовь…» Прочти, - сказал он, отхлёбывая горячий чай и при помощи указательного пальца, мельком указавшего мне куда-то в стол, пытаясь заакцентировать мое внимание на своих словах.
– Я не успею, - мрачно сказала я и встала. Мне хотелось разрыдаться.
– Чего ты?… – сказал он, тоже вставая. – Прорвемся…
– Мне скоро 16, - сказала я и быстро вышла из кабинета пиарщика.
Но я никогда не могла долго унывать. И вот, когда до моего шестнадцатилетия оставался какой-нибудь месяц, я села на автобус и отправилась в самое черное место, когда-либо существовавшее на свете. Я ехала на угольную шахту «Комсомольская», находившуюся в нескольких километрах от моего родного города.
Еще издали я увидела две высокие черные башни с колесами на вершине. Колеса вертелись со скрежетом. Над ними кружила туча воронья. Откуда на шахте воронье? Я шла по каким-то рельсам. Скоро начались здания с облупившейся штукатуркой, с черными провалами вместо дверей. Шахта, кажется, доживала последние дни. Скоро ее должны были закрыть по причине нерентабельности.
Навстречу мне бежала, лая и одновременно виляя хвостом, угольно-черная собака. Больше нигде не было видно ни души.
– Эй! – крикнула я.
– Стой кто идет, - абсолютно без всякого выражение произнес голос за моей спиной. Я обернулась. В одном из дверных проемов стоял, пошатываясь, человек. Он держался за дверной косяк. Подойдя ближе, я поняла, что шахтер в стельку пьян.
Однако через полчаса мы сидели в сторожке (мой новый знакомый оказался сторожем), и он пил из кружки мутноватую жидкость (судя по запаху, безалкогольную) – как он сказал, чтобы протрезветь. И вправду, скоро взгляд его прояснился, и он, смущенно что-то пробормотав, начал заправлять в брюки грязную рубашку, торчавшую из них все это время.
– Черная роза, - говорил он. – Черная роза… Я много слышал об этих цветах. Они растут глубоко под землей, в огромных пещерах. Целые поля черных роз… Есть тут у нас одна ламповщица, Нинка. Так вот, влюбился в нее… один мой знакомый, – рассказчик икнул, отхлебнул и продолжал все крепнущим по мере продолжения рассказа голосом. – А она за него замуж – ни в какую не соглашалась… Ну, он и решил – рыть землю и спускаться все глубже до тех пор, пока не найдет поле черных роз и не сорвет редкий цветок для своей милой… А она как узнала – ни свет ни заря прибежала в шахту, упала ему в ноги и говорит: «Не ходи, себя и меня погубишь! Подари мне лучше красную розу…» Красную, красную, как заря на небе, как костер в лесу, красную розу, говорит, подари мне…
Неожиданно рассказчик упал лицом на стол и захрапел. Тогда я сообразила, что кроме спиртосодержащих веществ существует еще множество способов ввести себя в состояние наркотического опьянения. Я вышла из сторожки и двинулась по направлению к офисному зданию шахты.
Оно выглядело заброшенным, но внутри оказалось вполне обитаемым. В одном из кабинетов секретарша что-то набирала одним пальцем на компьютере времен каменного века. В другом – черная (видимо, только что из шахты) женщина в черной же косынке, натянутой до бровей, грызла семечки… Ламповщицу Нинку я нашла быстро.
– Да врет он все, - сказала она. – Сватался он ко мне, а я ему отказала. Потому что пьет, как лошадь. Ни черных, ни красных роз он мне не дарил никогда.
Я ехала в автобусе и невидящим взглядом смотрела на терракотовые терриконики за окном. Все, что я услышала за последние дни, перемешалось в голове и всплывало в памяти в хаотическом порядке. Мне виделась и красная, как заря, роза – эмблема любви, и моя черная – которую нельзя ни убить, ни подарить – эмблема не печали, нет, а моей смерти (не вызывало сомнений, каковы намерения хозяина готического особняка), и ламповщица Нинка: «Все – вранье», - говорила она. – «Пьют они все…» Я впала в странное состояние, не сон и не бодрствование, а может просто, устав от избытка переживаний, засыпала сидя… Но и когда я уже почти совсем прогрузилась ту фазу сна, которую специалисты зовут дельтавидной, и которая не оставляет по себе воспоминаний, потому что очень глубока – в голове моей звучала и звучала одна-единственная фраза. Оказывается, она звучала в ней все это время, просто сначала – очень тихо, и я не могла расслышать ее за хаосом других, совершенно лишних фраз. «Крепка, как смерть, любовь», - стучало в моей голове. – «Крепка, как смерть…» И я не могла вспомнить, где слышала эти слова…
Я проснулась на конечной остановке и вдруг поняла, что впервые за долгое время мне не снились готические замки.
…На мой шестнадцатый день рожденья погода была не по-февральски теплой. В тот день я проснулась ни свет, ни заря. Мама поцеловала меня в щечку и подарила позолоченный наручные часы, а папа – интересную книгу. Я улыбалась и радовалась и абсолютно не верила, что владелец готического особняка сможет прийти за мной в такой день – или в любой другой. «Все будет хорошо!» - кричало мне солнце с небес, и я не могла не верить ему!
А ближе к полудню в дверь постучали.
– Бандит твой пришел, - неодобрительно сказала мама.
Это был Эмин. Мы не общались полгода – он был в Ливане по делам (по каким именно – для меня до сих пор тайна). Теперь мой друг стоял на пороге и держал два свертка.
– Вот, - сказал он, протягивая один. В нем оказался игрушечный рыцарь верхом на единороге – любоваться на эту игрушку я специально ходила в центральный универмаг! А во втором свертке оказалась… тут по спине у меня пробежали мурашки… там была роза.
– Она с подсветкой что ли? – пробормотала я, в растерянности разглядывая растение.
– Нет, - сказал даритель. – Она настоящая и сама по себе такая. Красная, красная, как заря на небе, как костер в лесу. Красная роза. Хочешь, посмотри, она в темноте светится.
Мы пошли в самое темное место в доме – туалет, и крепко закрыли дверь, и роза светилась в темноте.
Потом мы с моим другом пошли гулять, и он купил мне мороженое и сок. А роза осталась дома, в хрустальной вазе. Красная роза оказалась рядом с черной, но в один сосуд их не поставили: четное число цветов в одном букете, как известно – плохая примета.
Домой я вернулась лишь поздно вечером. Потом мне звонили мои родственники из шахтерского города, поздравляли, желали счастья. Потом я смотрела фильм… Словом, в какой момент наступила полночь, я точно сказать не могу. День моего шестнадцатилетия закончился, и в следующую ночь я спала без сновидений, как убитая.
А потом закончился и еще один день… Я стала взрослой, мне теперь было 16, и я перестала верить во всякие глупости. Черная роза, естественно, завяла – где ж это видано, чтоб цветок стоял столько времени!
Правда, красная роза цветет и благоухает до сих пор, и светится, светится в темноте… Почему так происходит? Я не знаю. Я ведь ни секунды не задумываюсь над этим. Я вообще редко о чем-либо задумываюсь.
