Сколько отсюда километров до безжалостно далекого высокого солнца?
Запрокинешь голову - и то не видать. Может быть, оно запуталось в лохматых шерстяных тучах. Может быть, его просто не видно из этой ямы, в которую даже летом неизвестно откуда просачивается холод. Иногда мне кажется, что оно вообще взорвалось, и только я ничего об этом не знаю.
А как иначе объяснить то, что я смотрю вверх, а его нет и нет?
Последний раз я видела солнце, когда ты ещё был здесь. Я тебя помню. Светлые волосы. Жаркий взгляд. Лето струится в улыбке. Ещё одно солнце распускается на губах. И я не знала, куда смотреть - на небо или на тебя. Вертела головой туда-сюда и была счастлива.
Когда отпущенное нам время истончилось, я оказалась здесь.
Я говорила тебе, что я сюда попаду, но ты сказал, что все будет в порядке и улетел. У тебя был билет на солнце. Теперь ты там, и мне хочется на него смотреть.
А его все нет.
Вообще-то в этой яме все затянуто неподвижным морозным туманом, но иногда и сюда падает снег. Я жадно ловлю его губами - он был наверху и видел солнце. Ещё больше я люблю дождь. Это почти святыня - солнце было настолько близко, что растопило, разжидило его.
Я здесь уже долго. Сначала меня это не страшило. Я выбиралась из переделок и похуже. Может, и в эту яму я уже попадала, но не помню, когда.
Я стала выбираться.
Но - так не было раньше никогда! - стены, будто живые, мешали мне. Я привыкла к стенам, на которых не было ни единого бугорка, ни единой неровности. Пусть. Но эти изгибались, хлюпали, сбрасывали меня. Глина стала опасной - как болото или тягостное завтра.
Постепенно мне стало ясно, что Яма не выпустит меня.
И тогда кто-то протянул мне руку. Я знала, что это не ты и что соглашаться не следует, но все-таки ухватилась за эти незнакомые чужие пальцы.
И оказалась совсем в другом месте.
Итак, меня зовут Настя, мне восемнадцать лет, и в данный момент я нахожусь в прямоугольнике, точнее, в параллелепипеде. Внутри он полый, а с одной стороны у него есть прорези. Они затянуты сетками - точно такими же огораживают территорию детских садов. Зачем, непонятно. Хотя, если разобраться, то детство - это тоже своеобразная форма сумасшествия. Мне тут посоветовали думать о чем-нибудь конкретном - отсюда такая склонность к геометрии. Хотя какая в этом мире может быть конкретика? Кроме одной - что мы сами во всем виноваты. Все дома во Вселенной круглые. Сама Вселенная - дом звезд - круглая, поэтому, кстати, и бесконечная. И безнадежная - тоже поэтому. Крутимся в ней, как белки в колесе. Звезды круглые. Планеты - тоже. А мы строим квадратные дома. Так что сами мы во всем виноваты, раз идем против естества. И я сама виновата.
Теперь-то я поняла, что сюда попадают те, кто сам из Ямы выбраться не смог.
Здесь мне целыми днями нечего делать. Сны стали безразличными, а воспоминания бережно свернуты в шарики и нанизаны на веревочку. Ожерелье тянет голову вниз. Смотрю в землю и ничего не вижу.
А рвать ожерелье - и жаль, и бесполезно. Все равно ведь буду потом ползать на коленках и собирать шарики.
А в голове - россыпь кассет и обрывки твоих любимых песен. Миражи луж на асфальтовых дорогах. Вот когда моя голова взорвется, то сколько всего разлетится и повиснет на фонарных столбах! А кто-то будет разбираться во всем этом хламе, как и мы сейчас в чьих-то осколках. Вот только кто - хотела бы я знать!
Хорошо, если б тебе под ноги попал осколок моей мыслишки о тебе.
А пока что в моей голове роется только мой врач. Сомневаюсь, впрочем, что ей это сильно интересно. Её зовут Вика. Ей на вид около двадцати восьми, но я называю её по имени. Мы с ней, как мне кажется, очень близки. Однажды она даже ночевала со мной в одном параллелепипеде, потому что я боюсь ночевать одна. Да ни капельки я не боюсь ночевать одна! Вот только прорези… Вот только потолок… На нем столько непонятного: трещинки, пятнышки, но сам огромный белый простор страшнее всего! В нем теряется взгляд. А прорези? Они тоже меня чем-то пугают, но только по ночам, и сейчас я не помню, чем именно.
Я подозреваю, что Вика тоже когда-то побывала в Яме, поэтому и относится ко мне так хорошо. Шли дни. Я обо всем рассказывала Вике: и о том, что раньше я была разумной, и жизней у меня было штук пять как минимум - разбомбят одну, укрывалась в другой, и что бы ни случалось, никогда не отчаивалась, и о том, что теперь я - уже не я, потому что не владею своим сознанием, не могу думать о том, о чем надо. Реальность требует внимания, а мысли разбегаются. Вот тогда и попадаешь в Яму. Теряешь успех, здоровье, друзей.
- Почему ты не справилась с этим? - спросила Вика.
Почему? Я помню: мне было лень. Я откладывала возвращение на потом. Все думала - завтра, завтра… Голова раскалывалась от ядовитых паров, поднимающихся из недр земли. Надо было выбираться, а я… Вспоминала до головокружения. Ожерелье тянуло вниз.
В кабинете у Вики - желтые шторы. Кажется, что всегда утро, впереди целый день, а значит, все успеешь. Настал день, когда мерзкое настоящее превратилось в доблестное прошлое, и я сказала Вике:
- Мне кажется, я могу поехать домой, - и замолчала, ожидая её ответа.
Она согласилась.
- Спасибо Вам, - искренне сказала я, - Вы очень помогли мне.
Вика махнула рукой:
- Ерунда. У тебя же не было ничего серьезного. Мне почти ничего не пришлось делать.
- Но ведь я… Как это не было ничего серьезного?
- Настя, - мягко сказала Вика, - ну кто же режет вены, запершись в ванной, когда дома кто-то есть? Ты просто была расстроена.
- Вообще-то я подождала, пока все лягут спать… Взяла с собой пижаму и полотенце, будто мыться иду… Да и вообще этот замок никогда не слетал. Он всегда хорошо закрывался.
- Знаешь, может, ты останешься ещё ненадолго. Просто понаблюдаться.
Увидев мои, видимо, уже блестящие глаза, она спохватилась:
- Ну совсем ненадолго.
В тот же вечер я сбежала из больницы. Это было несложно. Главное - репутация. Я не относилась к числу больных, за которыми пристально следили. Под халат я надела джинсовую куртку. Он был свободный, и даже я сама ничего не замечала. Я уверенно вышла за ограду и, не оглядываясь пошла вперед.
Только что прошел дождь, но улицы жарко пылали: а все потому, что глубоко под асфальтом, дождем и ночной прохладой прятались древние, почти обезьяньи инстинкты. Как только я это поняла, мне стало противно, и, стремясь побыстрее от этого всего избавиться, я побежала. Но улицы, издевательски поблескивая серебристой заасфальтированной влагой, гнались за мной.
***
Вика всегда теперь просыпалась рано - ей хотелось продлить день - счастливый и беспечный, как всегда. Чей облик запутался в ресницах перед тем, как она заснула - не помнила. Ну и чудесно. Люди проносились как бы мимо, задевая не душу, а настроение, делая его лучше и лучше.
Вика спешила на работу. Если работа вообще может быть любимой, то Вика была одной из немногих, для кого слова "любимая работа" - не пустой звук. Однажды она призналась себе, почему. Она относилась к пациентам, как к людям, на месте которых была сама. Как к товарищам по несчастью. И не испытывала раздражения, неизбежного при работе с людьми.
Глупая история, ничего не скажешь. Иногда Вика вспоминала её. Спокойно. Почти равнодушно. Гордясь собой. Выкарабкалась.
В её сказку выстрелили, и она разлетелась вдребезги. Ну и что? Значит, она просто была стеклянная. И все равно бы разбилась от первого соприкосновения с реальностью. Так стоило ли о ней жалеть?
Вика пришла на работу и выбросила все это из головы. А Настю не видели с прошлого вечера. Это скандал. Вика пошла к себе в кабинет, приложила пальцы к вискам, наполнила стакан, будто вода могла остудить пылающие мысли. Куда? Куда она могла пойти?
Вика пошарила в столе и вытащила кассету - запись бесед с Настей - на которую для удобства была наклеена бумажка с надписью "причина". Уже в самом начале прослушивания она наткнулась на имя и тогда все стало кристально ясным.
Годы, дни и даже секунды взорвались, вспыхнули на миг ослепительно белым и исчезли. Исчезла даже оранжевая каёмка взрыва. Воздух со свистом "схлопывался" вокруг образовавшейся дыры.
Как же так получилось, что десять успешных лет сглотнуло, не поморщившись, одно нечаянное имя?
Жаркое дуновение взрыва золотило воздух. Вика шла по остывающей обугленной земле. Босоножки шевелили угольки, и кое-где опять взбадривалось пламя. Вика дошла до кабинета врача и стала ждать. Её очередь наступила довольно быстро.
Восемнадцатилетняя девочка скрючилась в кресле и установила взгляд на свои руки. Честно говоря, врач был благодарен ей за это. Обычно он старался вызвать доверие у пациента и устанавливал ясный контакт "зрачки в зрачки", но здесь… Глаза - утонуть. Зрачки - карусель. До тошноты закружат. До безразличного сумасшествия, которого в них самих так много.
Наконец он заговорил:
- Вика?
Она отреагировала не сразу:
- У меня не получилось, - помолчав, сказала она.
- В чем же дело?
Она пожала плечами.
- Ты наделила Настю своими проблемами? Ты представила, что ты психотерапевт и что ты её лечишь?
- Я все сделала, как договаривались, - раздраженно воскликнула Вика.
Врач смягчился:
- Уж не думаешь ли ты, что мы сдадимся? Нет, нет и нет! Ну что я могу тебе предложить? Можно представить себя лет через десять. Счастливой, уверенной в себе. И как бы невзначай вспомнить, какая проблема у тебя была в юности и как удачно ты с ней справилась. И, самое главное, не забудь себя за это похвалить.
Вика перевела взгляд на него:
- Я и это делала. Бесполезно, - её голос сорвался, - может, попробовать какой-нибудь другой гипноз? Посильнее?
- Посмотрим.
Вика не торопясь пошла домой, упала ничком на кровать и заплакала - тихонько, слабо, безнадежно. Так скулит щенок бродячей собаки, тщетно ожидая мать, пойманную живодерами.
Потом отчаяние разрослось, окрепло, захлестнуло её всю. В самом уголке сознания заколыхалось тщательно упрятанное имя, но как только она попыталась произнести его вслух, спазмы сдавили горло…
И края Ямы сомкнулись. Они оказались пригнаны очень точно - не осталось не то что щели, а даже шва, хоть сколько-нибудь заметной границы. На образовавшуюся крышку долго-долго ложился снег, колючий морозный ветер тщательно разровнял его. Потом снег слежался и сделался очень плотным, так что даже если ты по нему пройдешь, я все равно не услышу.
