Все определилось в тот момент, когда ладошка пятилетней Ольги выпустила нитку воздушного шара, и он улетел. Подняв заплаканное личико, она смотрела, как шарик отнесло в сторону заводских труб, и он погрузился в окутывающую их тепловатую вонь.
Именно тогда она впервые испытала яростное стремление обладать и не просто капризное, а сердитое горе от того, что это желание неосуществимо.
Именно тогда и закрепилось в ее душе стремление к желтому и далекому.
Она росла примерной, послушной девочкой, и, в общем-то, все годы детства только и делала, что оправдывала ожидания своих родителей. Единственным увлечением, которое она выбрала себе сама, была музыка. Она не выпускала из рук гитару - яично-желтого цвета, с гладкими, блестящими от лака боками. В дальнейшем музыка так увлекла ее, что на все остальное совершенно не оставалось времени. Учебу она забросила, да к тому же приобрела репутацию «трудной».
Последним штрихом к этому портрету был вот какой случай: на выпускном вечере Ольга была в длинном скромном желтом платье. Все было вздохнули с облегчением, но как только началась дискотека, и включили подсветку, платье таинственным образом стало прозрачным, и Ольга танцевала, казалось, в одном нижнем белье.
Все посчитали это за вызов, хотя на самом деле Ольга понятия не имела, что выбранная ею ткань обладала такими свойствами.
На экономический факультет (место учебы, выбранное родителями) Ольга не поступила. Соваться же в консерваторию, имея только подготовку музыкальной школы, она побоялась. Ольга хотела отдохнуть год, «найти себя» и не расстроилась, но как-то так оказалось, что резкая граница всеобщего презрения безвозвратно отделила ее от прежнего круга знакомых.
Они были из тех, у Кого Получилось и кому почти обеспечена заманчивая сладкая жизнь, характеризующаяся штампованным набором радостей: высокооплачиваемой работой и ежедневным плаванием в собственном бассейне. Ее не приглашали на вечеринки и дни рождения. Если и приглашали, то только затем, чтобы на ее фоне самим казаться более значимыми. Сначала ей было просто грустно, потом слишком грустно, а потом она испытала на себе всю тяжесть одиночества
Ей было лень разговаривать. В течение дня она обходилась несколькими необходимыми в быту словами. Постепенно даже ее организм, ее губы и кожа привыкли к молчанию, и, если она пробовала говорить дольше обычного, в уголках рта образовывались болезненные трещинки. Могло показаться, что она все время сосредоточенно обдумывает что-то, но на самом деле она держала голову в состоянии пустоты, боясь признаться самой себе, как сильно ранит ее это клеймо неудачницы.
Так, незаметно для окружающих, она стала понимать, как сходят с ума. Все просто, идешь-идешь, и вдруг видишь перед собой тонкую пленку воды. К ней можно прикоснуться - она прохладная. Сквозь нее можно пройти, и за ней будет все то же самое, но смотреть на это будешь уже по-другому. Последним усилием воли она удерживала себя от «шага за пленку».
У нее появились новые друзья - все, как один, непризнанные гении. Они сочиняли песни и играли их друг другу. Они много пили и покуривали «травку», но они были свободными и беспечными. После всеобщего неодобрения, которому Ольга подвергалась изо дня в день, так радостно было прийти к ним и погрузить мозг в сладостное бренчанье гитар. Ее стала привлекать романтика подвалов и подъездов, где они любили рассуждать о смысле жизни и спорить. Ей с ними нравилось.
Она увлеклась татуировкой, с таким наслаждением раскрашивала свое тело, что это всем казалось как минимум странным. Все рисунки были оригинальными - она придумывала их сама. Распространенным же татуировкам она давала свои объяснения.
Так паутина, нити которой были умело пропущены между многочисленными родинками у нее на руках, обозначала, как ей казалось, гибнущий мир. Он задыхался, подобно мухе. И это было хорошо, потому что мухи - насекомые вредные.
Она стала опять проводить целые дни в барах, не разговаривая абсолютно ни с кем. Она поняла, что люди ей вообще не нужны, и решила убить себя по частям. Начала она с того, что обрилась налысо. Второй шаг она обдумывала, валяясь пьяная на скамейке возле парка, где ее и подобрал милицейский патруль.
Ольга боялась милиции. Ей столько наговорили о бесчинствах, учиняемых в вытрезвителях, что, когда ее отпустили, просто спросив имя и фамилию и сделав какие-то записи в бумагах, она уже за это была благодарна симпатичному молодому милиционеру.
Его звали Сергей, и у него были светлые, желтовато-русые волосы. Еще когда они ехали в машине, она украдкой разглядывала его лицо, отметила про себя очаровательную ямочку на подбородке, настороженные, но одновременно веселые светлые глаза и две родинки - одну за другой - на щеке.
Она уже знала, что ей всегда везет со светловолосыми парнями и поэтому, когда он попросил ее телефон, она честно ответила, что постоянного телефона у нее нет, потому что живет она то здесь, то там, но в кафе, известном среди городских рокеров как «Блюзовое», он всегда сможет ее найти.
- Мы уедем туда, где тепло, - однажды сказал он.
Она согласилась. Ей хотелось уехать из города, где все стали ей чужими, и от этого обострялись внутренние противоречия, из которых она была соткана. Ему хотелось провести время с очаровательной декоративной девушкой. Они не понимали, что вот так прозаически и начинается волшебство.
Они уехали на далекий зеленый полуостров, к которому, однако, уже подступала осень. Он было огорчился, но она, наоборот, была в восторге. Это был южный курорт, осенью там было так пустынно, что, казалось, тишина отнюдь не самостоятельна, а представляет собой часть какой-то древней силы, окутывающей землю. Они не встретили ни одного человека. Пустые улицы и летние пансионы продувались морским ветром, приносящим с собой измельченные в долгом пути лепестки роз. Прохладное море бережно качало их на пенистых кончиках волн.
Агония лета была неотвратимой и все-таки призрачной, легкой, светлой. За ней не печально было наблюдать. Сергей и Ольга поселились в маленьком дощатом домике на берегу. В крыше они проделали дыру, чтобы, лежа на постели, можно было наблюдать за движением светил. Звезд падало много - словно для того, чтобы они загадывали желания. Но они ничего не загадывали. Все было.
Однажды она ему сказала:
- Ты меня спас, - и, предвидя вопрос, добавила: - От меня самой.
То, что начиналось с благодарности у нее и с восхищения - у него, под действием шипучего, как шампанское, моря и измельченных лепестков превратилось во что-то иное. И это что-то, сплетенное из гибких волн, согретое в их сомкнутых ладонях, пропитанное ароматами красиво встретивших смерть роз, заполнило до отказа их мысли. Она заботилась о животных из леса. Они часто подходили к их жилищу. Она просто поражалась, сколько опасностей подстерегает зверей в лесу. То один, то другой приходили с перебитой или пораненной колючкой лапой. Она лечила их, и скоро около дома бродили вполне мирно настроенные хищники.
Она была счастлива на полуострове. Жизнь вдали от людей и суеты, оказывается, была именно тем, к чему она неосознанно стремилась.
Что касается Сергея, то ему хотелось вернуться на родину. Не сразу, конечно. Но ему все время требовалась деятельность. Он не мог, как она, бродить целыми днями вдоль полосы прибоя. Он строил заборы, ограды, но не для того, чтобы сделать их жилище еще более уединенным, а для того, чтобы все было, как в городе.
Однако, несмотря на очевидную разницу в желаниях, они не ссорились. И каждую ночь засыпали, охраняемые и заборами, и хищниками, окружившими дом.
Заборы только развлекали ее. Каждое утро, отправляясь гулять, она с разбегу перепрыгивала через забор. Иногда она разрывала платье, и тогда он фотографировал ее на фоне моря в романтически разорванных белых одеждах.
Она любила насекомых. По ее рукам всегда бегали стайки безобидных жучков. Он отнюдь не разделял этой ее страсти, но не упрекнул даже тогда, когда она принесла в дом несколько горстей ночных бабочек, а они за ночь отложили яйца, и утром, проснувшись, Сергей и Ольга увидели, что все в доме, даже шнурки на кроссовках, покрыто мелким желтым бисером.
- Это будет новая жизнь, - сказала она, и он согласился.
Она со своей стороны тоже уступала ему. Он все чаще говорил о возвращении в город, и они решили, что уедут как только опять наступит лето, и люди вернутся. Она со страхом думала о том времени, но и представить себе не могла, чем обернется для нее и ее животных возвращение людей.
Ей и в голову не могло прийти, что желтолицые китайские наемники будут истреблять расплодившихся животных. Она вздрагивала от каждого выстрела, дни были мучительными, но она терпела. До одного случая.
Уже под утро, когда звезды в потолке стали размытыми и Ольга с Сергеем легли спать, кто-то жалобно проскулил под окном о ясной близости своей смерти. Выскочив на улицу, Ольга увидела Рыжулю. Лисица лежала, положив голову на лапы, и постанывала. С первого взгляда было ясно, что ей уже не помочь.
Она была не желтая. Оранжевая. Как раз такого цвета, какой будет, если облить солнце кровью. Той самой алой кровью, которая затаилась в уголках Рыжулиной пасти и вроде бы подсохла, но которая вдруг фонтанчиком брызнула на Ольгу, как только та склонилась над умирающей лисицей.
Сергей увел Ольгу в дом. Всю ночь она была в невменяемом состоянии, и Сергею не удавалось ее успокоить.
- Камни! Камни! - билась она в истерике, и Сергей, обнимая ее дрожащее, как в лихорадке, закутанное в одеяло тело, думал, что она говорит о каменных сердцах мучителей несчастных животных, но ее преследовало воспоминание о глазах Рыжули, о том, как они, сначала подернутые влагой, начинали потом медленно твердеть.
На следующий день он побросал вещи в сумки. Она не противилась отъезду. Была спокойна и молчалива. Все казалась ей одной огромной ошибкой. Сергей не знал, что такое повторяется с ней после каждого стресса, и не беспокоился. Но после приезда в город она не проронила ни слова в течение нескольких недель. Сергей, как мог, утешал ее. Она стала разговаривать, но шепотом. Сергею нравилась жизнь в большом городе, и, если бы не постоянная тревога за Ольгу, он был бы доволен всем абсолютно. Его бизнес (он не вернулся к работе в милиции, но юридическое образование оказалась весьма кстати) шел в гору. А Ольга все время вспоминала свой сад из душных роз и легких незабудок. Вспоминала море, пленившее ее, как оказалось, навечно. Здесь, в городе, она довольствовалась горшочком с одуванчиками и бассейном с хлорированной водой. Но скоро привычка взяла своё. Она не рассыпала свою любовь на множество цветов, а сконцентрировала ее на одуванчиках, с нежностью наблюдала за каждым оттенком биения жизни в их бледно-зеленых стебельках.
Так она всерьез заинтересовалась биологией. Ее интересовала сущность жизни вообще. Она увлеченно штудировала специальную литературу и обнаружила странную вещь: чем больше она читала, тем больше загадок вставало перед ней. Познавая сложные механизмы жизни в деталях, она поражалась их сложности и все больше убеждалась, что невозможно самопроизвольное зарождение жизни, как утверждает наука. Как могла сама по себе образоваться такая сложная структура, как живой организм? И она утвердилась в истинности религии.
Она стала посещать церковь. Это было единственное место в городе, где ей было спокойно - может быть, из-за ее ярко-желтых, позолоченных куполов. Вера медленно вытаскивала ее из глубокого вязкого стресса. Она снова начала заниматься музыкой, а вслед за этим - и петь.
Сергей очень обрадовался, услышав, что она снова поет, и свел знакомство с известными в городе музыкантами. Ольгу не сразу удалось убедить спеть, как раньше, на публику, но, к своему удивлению, она стала испытывать упоение похвалами. В ее игре причудливо смешались тенденции к классической игре, которую она изучала в школе, и любовь к року, бурно расцветавшему на улицах в период ее юношеского бунтарства.
И публика, падкая на контрасты, приняла это. К Ольге пришел успех, а затем - и слава. Сергей чувствовал, что Ольга счастлива и был счастлив сам. Это были хорошие дни.
Вскоре Ольга заметила в себе некоторую странность: любовь к Сергею стала не самоцелью, а источником вдохновения. Обнимая Сергея, она мысленно оценивала свои ощущения с тем, чтобы написать об этом песню.
Тогда она срочно отменила все концерты и вся растворилась в любви к нему. Однако Сергей убедил ее не бросать рок. Тогда она стала разграничивать свое сознание на две части: личную и профессиональную. В разное время она включала то одну часть себя, то другую, и ее рабочий график стал совсем плотным.
Все было хорошо до тех пор, пока однажды, вернувшись с гастролей, она не нашла на полу за диваном чьи-то трусики агрессивного желтого цвета. Сергей пробовал извиняться. Ольга, забрав гитару и горшочек с одуванчиками - единственное, что было лишено каких-либо связанных с ним воспоминаний, уехала из города.
В каком-то дамском журнале, которых столько валяется в гостиничных номерах, она прочитала, что желтый - традиционный цвет измены.
<Она знала, что музыка - это единственное, что может ее сейчас спасти. Она купила желтый грузовик, наняла команду музыкантов и стала ездить из города в город. Она писала и писала песни. Странно, только это несло ей успокоение, но только тогда, когда она писала. Стоило кому-то из музыкантов сыграть эту песню, как ей опять становилось грустно. Неужели из всей ее сумасшедшей тоски по Сергею родилось это? Неплохо, но… И, пытаясь забыться, она писала снова и снова, без перерыва.
И продолжалось путешествие на желтом грузовике по печальной бескрайней стране, мимо ее звонких, как плач, березняков, мимо холодных озер под томительно-сладостными небесами.
Сергею она писала письма, но никогда их не отправляла, хотя на конверте и выводила старательно адрес.
Она попробовала увлечься другим, но у него были узкие поцелуи, и она рассталась с ним так же быстро, как и сблизилась. Что это значит - узкие поцелуи - она вряд ли смогла бы объяснить, но написала об этом песню.
Однажды, когда ребята-музыканты в кузове, под брезентом распивали очередную бутылку водки, горланили песни и травили анекдоты, а она, посидев с ними уважительно долгое время, отправилась будто бы спать, поднялся сильный ветер. Она лежала на сиденье, укутавшись в одеяло, и вдруг совершенно свободно написала еще одну песню. Строчки ложились сами собой, а глупая мелодия, вертевшаяся в голове целый день, вдруг распрямилась и стала изящной колонкой аккордов.
И тогда она поняла, с такой отчетливостью, что даже произнесла это вслух:
- Ты сделал меня настоящей рок-н-ролльщицей, милый. Раньше я была дилетанткой, теперь я - профессионал.
И ей стало страшно, как бы этот дар, появившийся от отчаяния, вдруг не оставил ее. И она стала горячо молиться, заклиная Бога, раз уж Он забрал у нее Любовь, не забирать хоть музыку.
«Это и так неравноценный обмен», - с горечью подумала она и, как бывает после сильных, почти горячечных эмоций, сразу же заснула.
Однажды, в толпе фанатов она увидела свою старую знакомую - одну из Тех, у Кого Почти Получилось. Расписываясь на подсунутой для автографа бумажке, она подумала, что все не так уж и плохо.
Однако в последующие дни ей вдруг перестал попадаться желтый цвет. И хотя в каждом городе, куда они приезжали, им дарили много цветов, все они были какие-то блеклые, будто выросли на болоте. Даже обшивка старого друга-грузовика стала тускнеть. В автомастерской, где им чинили грузовик, она взяла паяльную лампу и дотронулась ею до писем, которые писала Сергею. Но даже огонь был каким-то странным, поблекшим.
И она поняла, что скоро умрет, потому что вовсе не она сама стремилась ко всему желтому, реализуя подавленные детские желания, а желтый цвет сам находил ее. Он был ее судьбой. А теперь его не было.
Она распустила музыкантов и поехала на тот далекий полуостров, где море и ветер играли измельченными лепестками. Вряд ли она могла найти место, где смерть может быть невесомее.
В последнем городе, где она была с концертом, ей подарили много роз. Зная, что ветер помчит их на полуостров, она выбросила их из окна. Ей было интересно, кто домчится быстрее: розы по ветру или она на своем верном грузовике.
Она мчалась, изо всех сил нажимая на газ. Пустой кузов непривычно трясло, и она еще острее ощутила свое одиночество: даже ребят с ней не было.
Лепестки уже были еле заметными в завихрениях ветра, он их совсем истрепал. Значит, уже близко.
Но она не обратила внимания, кто же из них достиг полуострова первым. На причале сидел человек. И, судя по всему, он жил здесь уже долго. Дощатый дом был укреплен, причал прочно держался на гравийных сваях. Волки стаей бродили, охраняя жилище этого человека.
Сергей встал и пошел к ней. Она не двигалась с места. Тогда он взял ее руку и посадил ей на ладонь маленькую, только что появившуюся на свет - еще даже без черных пятнышек - божью коровку яркого, яично-желтого цвета.
