Лет восемь назад, в местной рок-тусовке, из всех экзальтированных девочек-неформалок, Аня Вержбицкая была самая обезбашенная. Капризная и истеричная, наивная и упрямая, но добрая и нежадная, Аня обожала эпатировать окружающих. Даже среди тусовщиков, которых было сложно чем-нибудь удивить, её считали "совсем уж отмороженной". Легенды о её "подвигах" на рок-сейшенах и до сих пор ходят среди нового поколения "пионеров". Любила она, в частности, в разгар концерта проскочить на сцену и подпеть вокалисту в его же микрофон. Орала она громко и самозабвенно, пока её не вышибали со сцены подоспевшие секъюрити. Пару раз ей серьёзно доставалось, но это не помогало. Гибкость у неё и от природы была змеиная, да и занятия танцами в детстве пошли ей на пользу. На тех же концертах она запросто могла уединиться в клубном сортире с кем-нибудь из ребят. Однажды она вдребезги разбила мотоцикл одного из друзей, взяв его "прокатиться" – сама Анька уцелела чудом, причём то, за что другие (с помощью родителей, конечно) долго расплачивались бы, сошло ей с рук. Частенько, по самым ничтожным поводам, она дралась – и с подругами, и с так называемыми "гопниками" – приблатнёнными подростками… С ровесниками она общалась, независимо от ситуации, совершенно не выбирая выражений, так что многие подруги стеснялись знакомить её со своими парнями. "Чебураней" её в те времена звали за глаза – тогда Аня очень обижалась на это "погоняло", а будучи девушкой резкой, могла и в морду заехать, невзирая на последствия. Природа жестоко пошутила над Аннушкой, наградив её высоким ростом и фигурой манекенщицы, и при этом круглым личиком, маленьким носиком, маленькими зелёными глазками и большими оттопыренными ушами. В глаза её тогда называли "Вербой" – во всяком случае, сама она так представлялась собратьям.
Аня жила с мамой – врачом-педиатром Юлией Казимировной Вержбицкой. Они переехали в Сибирь из Белоруссии, когда Анечке было лет пять-шесть. Отца она не знала, и никогда не видела, во всяком случае, в сознательном возрасте. У Аниной мамы была не только сохранившаяся до сих пор точёная фигурка, но и красивое лицо, двигалась она с небрежной грацией; она была начитана, прекрасно воспитана, чудесно играла на рояле и пела русские, украинские и польские песни, хорошо владела несколькими иностранными языками и считалась на работе – в детской поликлинике – незаменимым специалистом. Тем не менее, появившийся было у Ани, когда ей было двенадцать, отчим ("двоюродный папа", как она говорила) через год исчез в неизвестном направлении. У Юлии Казимировны был жёсткий и властный характер, и редко какой мужчина мог с ней ужиться. Дочка же и лицом, да во многом и характером, видимо, пошла в своего неизвестного отца, от матушки ей достались лишь фигура, зелёные глаза, да ещё фамильное упрямство. Аннушка была чудовищно невоспитанна, груба и цинична, в школе училась неважно. Но дед с бабкой – родители Юлии, жившие в Гродненской области – с удовольствием принимали у себя внучку каждое лето, пока она училась в школе, и души в ней не чаяли. И каждый сентябрь, вернувшаяся в Сибирь Аня не без труда переходила с польско-белорусского суржика, принятого в деревне, на русский язык.
В шестнадцать лет Анька стала фанаткой местной панк-группы "Мыло", долго преследовала их гитариста, пока он не сдался под её натиском. Впрочем, став его "официальной" девушкой, Аня практически не изменила стиль жизни, разве только с другими парнями перестала уединяться на сейшенах. Говорили, после этого новые песни "Мыла" стали писаться на её стихи… Может быть, это и правда, но слов в песнях на выступлениях было не разобрать, поклонникам группы было всё равно подо что "колбаситься", и Анин поэтический дар так и не был оценен – никто, кроме разве что самих участников "Мыла", ни строчки сейчас не помнит – даже громко оравшиеся незамысловатые припевы.
Будучи, во всяком случае на словах, поклонницей Анатолия Крупнова и "Чёрного обелиска", Аня-Верба часто на людях сетовала, что вот, мол, хочет она научиться играть на басу "как Толик", да вот, мол, инструмента путёвого нет – не на "Урале" же учиться в самом деле! Все её планы заработать на инструмент так и оставались планами.
Кое-как окончив школу, Аня пыталась поступить в мединститут, провалилась на первом же экзамене, пошла в медучилище, но бросила его уже через полгода: "А, надоело!". Поссорившись с матерью, перебралась к любимому, не сошлась уже с его родителями, вернулась…
И вдруг она исчезла, совсем исчезла из города. Обеспокоенный Ворон – гитарист "Мыла" – позвонил Юлии Казимировне и услышал: "Ах, оставьте же меня в покое!.. Да, жива, но мне она больше не дочь!" Будучи настоящим панком, он плюнул, напился, и старался больше не вспоминать былую подружку. Вокалист и лидер группы "Мыло" был чуть более настойчив в поисках. По слухам, Аня уехала в неизвестном направлении, прихватив мамину получку, оставив ей какую-то записку. Упомянув пресловутую записку, Юлия Казимировна начинала патетически рыдать. Предположив, что Анька подалась искать доли в Новосибирск, а то и в Москву, лидер усмехнулся: "Через годик вернётся – авось поумнеет" – "Вряд ли поумнеет!" – ответствовал Ворон.
Прошёл год, другой, третий, пятый… Анина мама попыталась ещё раз наладить личную жизнь, а когда и эта попытка не удалась, начала выпивать. Юлия Казимировна и раньше могла на дружеском застолье "перепить" многих коллег-мужчин. Теперь же застолий не требовалось. Через день Юлия Казимировна покупала чекушечку, и каждый вечер выпивала две-три стопки. Она переругалась со всеми знакомыми, которые имели бестактность указать ей, что она пьёт больше, чем раньше. Каждую субботу она напивалась – иногда с новыми знакомыми (спивающимися "творческими интеллигентами"), а иногда и в одиночку. По субботам она пила либо коньяк, либо, когда его не было, разведённый спирт. Каждое воскресное утро она похмелялась: в бокале разбалтывалось яйцо, ложка сахара, ложка спирта и сок цельного лимона. Употребив эту смесь, шла гулять – в тёплое время года – в лес, зимой – на лыжах за город. А в понедельник доктор Вержбицкая как ни в чём не бывало шла на работу в поликлинику, где на неё готовы были молиться, и вечером, идя с работы, брала очередную чекушку…
Тем временем, юные неформалы и гопники взрослели, становились обычными горожанами с обычными взрослыми проблемами. Из группы "Мыло" только вокалист продолжал заниматься музыкой, перейдя от панк-рока к гранджу. Когда кто-то из старых знакомых сказал ему, что столкнулся в городе с Чебураней – "помнишь эту дуру?" – и она спросила его, кто "из старичков" ещё играет, он уточнил у знакомого: "А ты про меня не говорил?" – "Вроде, и про тебя говорил," – признался знакомый. "Ну и ладно, пусть приходит. Всё-таки, сто лет не виделись. А будет мешать, вышвырну!" – сказал бывший панк.
Но прошло ещё около месяца, пока Аня пришла на его репетицию. На лбу у неё красовался свежий шрам. "Где это тебя так?" – "Да дома, дверью ударилась." – "А я думал, это ты с матушкой своей объяснилась!" – "Ты меньше думай, Спиноза, а то мозги задымятся!" Поздоровавшись с музыкантами, Аня тихо села на корточки у стенки и до перерыва молча сидела, щуря и без того маленькие зелёные глаза. В перерыве попросила идущего курить басиста: "Можно, я твой бас пощупаю?" – "Только, ради Бога, аккуратно!" – разрешил впервые видевший Чебураню басист. С перекура они влетели в зальчик пулей, когда услышали то, что Аннушка вытворяет с басом. Пару минут Аня играла фанк залихватским слэпом, потом быстро взлабнула что-то псевдоклассическое двуручным теппингом, потом "зашагала" по гамме, цыкая свинг в микрофон. Потом остановилась, и сказала, подмигнув: "Это вам не в тапочки гадить!" Она аккуратно подала бас хозяину –"Клёвый инструмент, молодец!" и опять села у стеночки. "Где ты так играть научилась?" – "В дурдоме «Солнышко»!". Оставшуюся репетицию басист то и дело сбивался, поглядывая на гостью. Наконец, объявив перекур, вокалист пригласил её покурить.
– Да, не ожидал, честно скажу! Но сейчас, пожалуйста, уходи, видишь, парнишка смущается после твоей демонстрации.
– Пускай играть учится, – дёрнула плечиком. – Впрочем, ладно! Я, собственно, к тебе по делу. – Чебураня затянулась. – Кому-нибудь из тех, кто умеет играть, реально умеет играть, – Чебураня подчеркнула словечко "реально", – нужен басист моего уровня?
– Ну, техника у тебя офигенная, а вот как это будет в группе…
– Я два года играла в группе. Джаз-рок, если тебя это интересует. А до этого сидела и училась играть, и другого занятия у меня не было… Я только трахалась, получала звездюлей, и лабала, лабала, лабала…
– Муж был музыкантом? – догадался бывший панк.
– Он и сейчас музыкант: басист. Только я развелась пару лет назад – надоело быть боксёрской грушей с вагиной… Недавно вот на родину потянуло – приехала… А не играть уже не могу! – Чебуранина рука с сигаретой дрожала. – Как наркотик!..
– Инструмент у тебя есть?
– "Джаз-бас" мексиканский. Хочу ещё "Педулу" купить, но пока мне слабо.
– Ты помнишь Че?
– Шурика? Гос-споди, вот придурок-то был!
– Себя вспомни!
– Что, он до сих пор рок-н-рольчики играет для девочек в кожаных курточках?
– Представь себе, не только! У него полно своего материала, он ушёл из "Куража", и сейчас собирает свою команду. Насколько я знаю, басиста он ещё не нашёл.
– А барабанщика?
– Говорят, у него джазмен какой-то бывший играет.
– Джазмен? Та-ак, хорошо!.. Приведи меня к ним!
Так Аня оказалась у Че. Тот поначалу опасался, помня её бурное прошлое, но Аннушка была спокойна как удав, и даже на обращение "Чебураня" реагировала индифферентно. С барабанщиком Дядей Кумаром они понимали друг друга даже не с полуслова, а с полувзгляда, тем более что, как оказалось, Аня умеет немного играть на ударных, а Дядя Кумар – на басу. В группе Аня быстро стала своей: участвовала в аранжировках песен, на общих "праздниках" (которые случались куда реже, чем когда-то у панков) выпивала немного, но на предложения Дяди Кумара "покурить моих" неизменно отвечала отказом: "А я дури не курю – я и без неё дурю!" Зато сигареты Чебураня курила беспрестанно. К удивлению Че, Аня вообще очень мало общалась на репетициях, говорила только по делу, а когда с ней заговаривали на отвлечённые темы, отделывалась язвительными замечаниями. При этом, она почти не материлась.
Лишь один раз, спустя пару недель после приезда Клёптона, Чебураня на очередном "празднике" выпила больше обычного, взяла у Че гитару, спела "Пельменную" Крупнова, и горько-горько зарыдала, ошеломив этим остальных. Потом, кое-как успокоившись, опять вцепилась в гитару, спела грустную песню по-польски про какие-то "мокре очи", и отрубилась спать. Но ни до этого инцидента, ни после него, ничего подобного Аня себе не позволяла, оставаясь спокойной, малообщительной и язвительно-ироничной особой.
Однажды их попросили подготовить, и сыграть танго на выступлении в каком-то клубе. Че легко согласился – он знал и любил всевозможные самбы, румбы и босса-новы, не говоря уж о танго. На репетиции он спросил, какое именно танго стоит сыграть. "Да хоть какое! Хочешь, Пиаццолу сбацаем?" – со смехом предложил Дядя Кумар. "У меня есть своё танго, – неожиданно сказала Чебураня. – Шурик, дай-ка гитарку!" Она сыграла песню в ритме танго. Че хмыкнул, попросил её написать на бумажке слова. Прочёл, взял ручку, сразу же поправил текст в двух местах. "Пойдёт?" – "Тут пойдёт, понятно. А тут почему?" – "Так по-русски не говорят." – "С чего ты взял? А впрочем, ладно, и так тоже правильно!" – махнула рукой Чебураня, и с тех пор "Дебильное танго" вошло в репертуар группы «Матэ» – так назывался проект Че.
Чебураня вскорости ушла от матери жить к какому-то бывшему (а может, и нынешнему) бандиту, мелкому коммерсанту по имени Фёдор, который жил в том же доме, где снимал квартиру Клёптон. Фёдор иногда встречал её с репетиций на своих "Жигулях-шестёрке", заодно подвозил и Клёптона. Но в последнее время он всё реже встречал её, ссылаясь на расширение бизнеса. Кроме Фёдора и музыкантов «Матэ», Чебураня общалась только с одним из приятелей Фёдора – вьетнамцем Тьеном, практически игнорируя остальных. К матери она заходила где-то пару раз в месяц (как правило, за вещами), и только по воскресениям. В общении мать с дочерью соблюдали "вооружённый нейтралитет".
С объявлявшимся иногда на репетициях и концертах "приглашённым" клавишником – джазменом-алкоголиком Антонычем – Чебураня вообще не разговаривала, ограничиваясь четырьмя словами: "привет", "пока", "ага" и "нах". Но с появлением в группе Клёптона, у Чебурани появился человек, с которым она могла поболтать после репетиции. К Клёптону она относилась дружески-покровительственно, как, впрочем, и Че. А вот когда Антоныч исчез, и в группе появилась Машенька, Аня напряглась: "Лишний инструмент усложняет работу звукача, добавляет каши, в конце концов, с приходом Клёптона мы прекрасно обходились без клавишей!" Но Че только рассмеялся: "Да ты, старушка, просто ревнуешь свой статус единственной дамы в команде!" – "Вот ещё, баловаться!" – буркнула Чебураня, и Машенька влилась в коллектив.
