Солнце, дробясь в листве вишнёвого дерева, заслоняющего окно, проникало в комнату и хозяйничало всюду, куда только могли дотянуться его лучи. А дотягивались они практически до всего. Фарит проснулся и, щуря и без того узкие азиатские глаза, некоторое время смотрел в окно, ловя на ресницы солнечных зайчиков. Он размышлял неторопливо, что для раннего утра солнце, пожалуй, слишком высоко и активно, и прикидывал, звонил ли будильник. Рука привычно потянулась погладить гитару, висевшую на стене над его головой. «Как дамоклов меч», – шутила иногда мама. И вспоминала, что её дедушка, который прекрасно играл на варгане и которого Фарит в живых не застал, вот так же не мог расстаться со своим инструментом.
Сама она и подарила сыну полуакустический инструмент восемь лет назад, на шестнадцатилетие, поняв, увлечение сына рок-музыкой – не минутная блажь. Фарит освоил гитару за короткое время и начал сочинять песни – точнее, песни стали складываться сами. В 17 лет он собрал группу таких же увлечённых ребят: всё свободное время они проводили в пустом гараже у басиста за репетициями. Всё это происходило к крайнему неудовольствию отца Фарита, известного на всю Башкирию и далеко за её пределами орнитолога, считающего единственно достойным занятием для своих детей науку. Человек прямой и бескомпромиссный, он, как-то раз вступив в конфликт с начальством, бросил директору Уфимского НИИ на стол заявление об уходе и увёз всю семью в другой регион России, куда его пригласили преподавать на кафедру зоологии в университете; оба сына его, старший Ильмар и Фарит, были ещё школьниками, а дочке Руше едва исполнилось пять. Её отец назвал Раушанией в честь бабушки своей жены, татарки, которая и соединила руки молодых, благословив их брак, – мама Фарита была сиротой…
В семье Батыргариевых повелось так, что после школы мужчины уходили в армию, а по возвращении поступали в вуз. Не миновал этой участи и Фарит. "В армии дурь-то повыветрится", – говорил отец за прощальным ужином. Ильмар, к тому времени отслуживший срочную в десантных войсках и учившийся на 2-м курсе факультета физики, согласно кивал. Он был солидарен с отцом: музыка и песенки – не занятие для настоящего мужчины, это не даст ни реализации интеллектуального потенциала, ни достойного заработка, а стало быть, потеря времени. Фарит в армию не рвался, ему хотелось заниматься музыкой, но "косить" от армейки, как делали, и весьма успешно, некоторые его приятели, не хотел, считая, что это не по-мужски.
…Яркое солнце, льющееся из окна, всё же слишком контрастировало с предполагаемым ранним утром. На сегодня была объявлена последняя консультация перед важным экзаменом летней сессии у четвёртого курса биолого-химического факультета, где он учился, и пропустить такое было бы неразумно. Кроме того, до ухода он собирался попробовать наладить забарахливший усилитель. Пару месяцев назад он послал на конкурс молодых рок-групп диск со своими песнями – пробные записи он сделал со своей группой на недорогой местной студии. Фарит сам заработал деньги на эту запись сборкой мебели на квартирах. Выигрыш в конкурсе сулил возможность записать в прекрасных условиях полноценный альбом в 10 композиций и серию сольных концертов – у Фарита хватило бы песен на десяток таких альбомов.
Фарит скосил глаза на будильник и через секунду слетел с постели, словно его катапультировало. Стрелки показывали два часа. Так… а ведь часы стоят. Фарит схватил мобильник, одновременно впрыгивая в джинсы. Мобильник исправно высветил время. И одну пропущенную sms. От брата, – Ильмар, уже три года работающий в НИИ физики, был в трёхнедельной командировке в Дагестане.
В sms брат спрашивал, как у младшего с экзаменами. Фарит быстро обулся и выскочил из квартиры, позабыв про свой ежеутренний холодный чай. Мобильник пискнул, сообщив, что ответная sms отправлена: "Всё нормально. Сегодня консультация, завтра экзамен". Через две минуты пришло новое сообщение от брата. Оно было кратким: "Учись". Ильмар был весь в отца – такой же талантливый и увлечённый учёный. Насчёт же способностей Фарита в научной области он был невысокого мнения. Однажды Ильмар даже обронил, услышав, что Фарит пропустил лабораторную работу из-за сейшна: "Нет, мать, прорыва в науке ему не совершить". Фарит не возразил ему – он просто не придал значения словам брата.
Университет встретил Фарита сдержанной деловитой суетой и предэкзаменационным волнением. Он успел вовремя – консультация ещё не началась, было ещё без девяти минут. У дверей корпуса он столкнулся с заведующим кафедрой неорганической химии Николаем Анатольевичем и поздоровался, едва взглянув на профессора. Фарит вообще старался поменьше смотреть на людей. Не будешь же нагонять на улице незнакомых прохожих и говорить, что им, например, нужно срочно обратиться к врачу, потому что у них на уровне правого лёгкого… За сумасшедшего примут. Он бы и сам на их месте отмахнулся от такого советчика. Вот он и не подходил. И старался не замечать…
С тех самых пор, как год назад умерла бабушка Сатура, а он начал видеть то, о чём не подозревал раньше… Объяснить происходящее для себя Фарит, считающий себя атеистом и материалистом, как и все в семье, не мог никак, хотя и пытался поначалу… Он, конечно, ни в чём не обвинял бабушку, хотя необъяснимые способности, которые она, уходя в иной мир, передала ему, не приносили ему особой радости. Однако же с тех пор в его семье никто не болел, а если и подхватывал кто из домашних какую хворобу, к своему радостному удивлению быстро исцелялся без всяких лекарств. С домашними было проще – они были рядом. Максимум, чем расплачивался Фарит за быстрое выздоровление родных, – тошнота, упадок сил и головокружение, да и те длились недолго. День, от силы два. Сущая ерунда. Несколько раз он помогал таким образом и однокурсникам – ничего, конечно, им не сообщая. Получалось…
Приблизившись к аудитории, он привычно поискал взглядом Аню, но не нашёл. Эта миниатюрная тоненькая девушка с золотистыми волосами и большими синими глазами, его однокурсница, столь же стеснительная, сколь и красивая, иногда встречала его в коридоре и заходила в аудиторию вместе с ним. Она ненавязчиво старалась держаться поближе к нему, и другой бы на его месте вообразил бог знает что, но Фарит не обманывался на свой счёт: такие красавицы не влюбляются в обычных парней типа него. Тем более что Аниному интересу к нему была причина: полтора года назад он защитил её от грубых, бесцеремонных притязаний Петра, учившегося на курс старше. Тот обзывал его узкоглазой нерусью, приглашал скинов на разборки с ним, было несколько драк с переменным результатом, но Фарит был упрям, и Пётр в конце концов отступил, а вскоре и вовсе уехал из города…
Однако Ани не было и в аудитории. Это ему не понравилось – ведь он написал ей песню и принёс текст на листочке в клетку. Конечно, он не споёт её со сцены с группой – эта песня совсем другая. Эта песня была… если бы он верил в любовь, наверно, сказал бы, что – о любви. Хотя слов любви там не было. Сочинилась она в ответ на Анино стихотворение, которое она вручила ему три дня назад: молча сунула сложенный листок, одновременно стеснительно и доверчиво, и – отошла к девчонкам. В листике было:
Я звоню тебе для того лишь,
Чтоб услышать твой голос в трубке.
Ты узнать и не соизволишь,
Как мне тесно в моей скорлупке,
Как мне грустно в моей коробке
С парой окон лицом на запад.
Мне б смотреть в твои очи робко
Цвета чёрных вишнёвых ягод.
Он и не знал, что Аня балуется стихами. В этом стихе Фарит усмотрел грустный вздох и просьбу о поддержке. По-видимому, его голос действует на неё успокаивающе, а может, и ободряюще. По-видимому, она слышала его песни. Может, ей даже понравилось. Вот этим всё и объясняется… Конечно, он поддержит её, поговорит с ней. В том, что ему нравилось даже просто смотреть на неё, Фарит не признавался и себе. Он для неё – просто друг. Так стоит ли искать душевной боли за миражами?
– …Он сказал, что вспомнил свои прошлые жизни! – донеслось сзади. Там уже какое-то время что-то активно обсуждалось, но сознание Фарита выхватило именно эту фразу, ибо она была сказана громче остальных.
– А что, вполне возможно, что это так и было, – возразил девичий голос – Светлана, кажется, из 2-й группы. – Реинкарнации – достаточно правдоподобная гипотеза.
– Чушь, – отрезал первый голос. Александр. Ну конечно, первый спорщик. – Я понял бы ещё, если бы услышал подобное от какого-нибудь буддиста без высшего образования. Или от бабки деревенской, которая в бога верит и в церкви иконки целует… Всё это – мракобесие, и больше ничего. Но ты, Света! И ты, Игорь! Вы же биологи, учёные будущие! Ну вот скажите мне, реинкарнация – это переселение душ, так? Стало быть, душа материальна, ежли её переселить возможно. Да и вообще ежли она существует. Ну и просветите меня, ни разу не грамотного: из каких таких химических элементов? Формулу души в студию!
– Какие формулы по отношению к душе? – досадливо проговорил Игорь, очкастый отличник, от которого, как решил Фарит, и пошёл разговор о реинкарнациях. – Я понимаю, что сессия, но…
– Сань, дай мне формулу радиоволны или электричества, тогда я подумаю над формулой души, – подхватила Светлана.
– Электрический ток, как и радиоволна, имеет свою частоту. И единицы измерения…
Фариту стало скучно. Вот делать нечего, завтра экзамен, а они… Детский сад.
Преподаватель запаздывал. Фарит взглянул на дверь, ожидая появления – правда, не преподавателя…
– …Да и вообще все эти разговоры про загробную жизнь, – продолжал Алекс, – более приличествуют, как я уже сказал, не слишком образованным людям, а то шаманам из каких-нибудь немногочисленных племён… А вот давайте у Батыргариева спросим. Кто он там: калмык, узбек… может, на его родине есть шаманы?..
Фарит почувствовал, что в спину ему несильно ткнули щёлкнувшей авторучкой.
– Фарит, – позвал Алекс. – Что ты думаешь про загробную жизнь?
– В каком смысле? – осведомился Фарит, не испытывая интереса к разговору. Он скользнул взглядом по шее Алекса – вот здесь, сбоку, у плеча, пару месяцев назад он заметил нехорошее утолщение, окутанное серебристым холодным туманом, и ликвидировал его в течение пары. И – получил замечание преподавателя за то, что не записывал лекцию и "бродил мыслями неведомо где", и бессонную ночь из-за дикой головной боли…
– Ты веришь в загробный мир? – напрямую спросила Света.
– Я там не был, – обронил Фарит. Алекс хмыкнул, а Фарит продолжил, памятуя о том, как не раз говаривал отец: – Для учёного нет понятия веры. Он или знает, или не знает. В данном случае я – не знаю.
– Во! – Алекс вздел указательный. – Разумен ты, Сократ.
– Орфей, – с улыбкой поправила его Илона, назвав Фарита сценическим прозвищем, коим его наградили в рок-тусовке.
– Однако "не знаю" – тоже не выход, – заметил Александр. – Да, это разумный агностицизм, но нормальный человек, особенно учёный, должен стремиться к знаниям. Твёрдым и доказанным! В бога, загробную жизнь, переселение душ, инопланетян, да и в наличие души как таковой верят в основном люди растерянные, нуждающиеся в защите, которые боятся этого мира…
– Ну это уж ты загнул, – включился Виктор с задней парты, до того молча слушавший разговор. – Я тоже иногда в церковь хожу с матерью, свечи ставлю. Что я, по-твоему, мира боюсь, что ли?
– Всё равно: бог для вас – точнее, вера в него, – это подпорка, костыль, утешительные грёзы. Как для детей – вера в Деда Мороза, который за хорошее поведение к Новому году подарит хорошие подарки, так для верующих – добрый боженька, который за благость и праведность приготовит после смерти тёплый рай. А мне такая подпорка не нужна…
Фарит мельком задался вопросом, а что вышло бы, не заметь он опухлость на шее Алекса и не убери… Перед внутренним взором пронёсся ряд высветившихся картин: вот спустя месяц боль в шее привела Алекса к врачу… результат анализа на биопсию… растерянное, побелевшее лицо Алекса… ужас на лице его матери, которой сообщили… онкологическая клиника… хирург, разводящий руками перед родителями парня… Фарит тряхнул головой и отбросил от себя видение. Теперь уже не сбудется.
– …Не могу представить себе, как это – взять и поверить в бога, – продолжал между тем рассуждать Алекс. – Это что, слепо уверовать, что тебя создал, слепил кто-то, кто заведомо, изначально лучше, совершеннее тебя? Высший разум? А я что, низший разум?
– Существует свобода воли, – заявила Света с горячностью. – Во всех монорелигиях, насколько я знаю. А в буддизме так и вообще…
– Ага, свобода – лучше не бывает. Делай так – попадёшь в рай, а не хочешь – не делай, полная свобода, если что. Но после того как дуба дашь, добро пожаловать в ад, где из тебя жаркое сделают. В религии нет свободы и быть не может в принципе! А без свободы человек не может быть человеком в истинном смысле слова. Слышишь, Фарит. Ты же вот поёшь, выступаешь там где-то. Для творческого человека жизнь без свободы немыслима. Так?
Фарит кивнул. Спорить не хотелось. Он отвернулся было, но Алекс оседлал любимую лошадку.
– …Хотя с другой стороны, – размышлял он вслух, – среди творческого народа – поэтов, музыкантов – большое число верующих… Нет, я всё-таки не могу представить, как это можно – слепо верить в загробную жизнь…
Фарит повернулся к нему.
– А я могу представить, как можно верить в загробную жизнь, – сказал он негромко. – И как можно в неё не верить – тоже могу представить. Я не могу представить другое. Как, например, взять и убить человека ради денег. Или потому что он другого цвета кожи. Как продавать детей как доноров на органы для богатых ублюдков. Как это – лгать девчонке, соблазняя её, одновременно рассказывая о ней гадости на каждом углу, и заранее знать, что бросишь её. Как это – выйти замуж и изменять мужу направо-налево. Как это – толкать свой народ к войне ради личной наживы. Многого не могу представить.
Все молчали. Алекс неуверенно откашлялся.
– Ну, Фарит, мы ж не на эти темы дискутируем, это разные вещи… – начал он несколько иным тоном.
– Алекс, – остановил его Фарит. – Зачем пытаться кого-то переубеждать? Не надо. У каждого свои сказки. Они помогают выжить. Допустим, бог есть. Допустим, бога нет. То же и с загробной жизнью. Какая разница? Ты что, по-другому себя вести будешь, если вдруг узнаешь, что Творец существует?
– А он сразу в церковь побежит, – с язвительным удовольствием вставил Игорь.
– А вот не побегу! – Александр обернулся к нему.
– Вот ты сказал, что не понимаешь, как можно толкать свой народ к войне, – обратилась к Фариту Илона. – Но ведь это происходило очень часто. Да и сейчас происходит, в том числе и у нас. Та же Чечня, посмотри…
– Нужно патриотизм воспитывать, вот и всё, – произнесла Светлана убеждённо. – У всех, с раннего детства.
– Патриотизм патриотизму рознь, – заметил Виктор. – Вон скины, к примеру, тоже себя патриотами считают. Хотя какие они патриоты, к ляду…
– Сейчас, к сожалению, такое время, – медленно проговорил Фарит, – когда многие из тех, кто зовёт себя патриотами, считают, что их страна – это такой кусок земли, который представляет собой нечто отдельное от планеты Земля…
Он не докончил мысль – что-то побудило его повернуться к двери. Аня!
Она вошла в сопровождении приятельницы Катерины. Лицо той выражало нервную злость, на щеках цвели малиновые пятна. Аня сказала ей что-то успокаивающее, и Катерина, дёрнув плечом, направилась к своему месту. Аня же приостановилась, быстро окинула взглядом аудиторию, увидела Фарита и кивнула ему. Фарит видел в глубине её глаз следы какого-то нового огорчения. По-видимому, у Кати что-то случилось, а Аня переживает. Он подошёл к ней, протянул сложенный лист с текстом песни.
– Это тебе, – сказал он. – Песня.
Аня заглянула в листик – и лицо её словно осветилось изнутри. Фарит невольно улыбнулся. Она подняла на него синие глаза.
– Мне? Спасибо… – она спрятала листок в кармашек на блузке. – Фарит, ты… хороший.
– Я не хороший, – пробормотал он, непонятно почему смутившись. Наивная девочка. Он хороший… Да существуй на самом деле рай и ад, таких, как он, следовало бы засунуть в ад и поглубже, чтоб не вылезли. Ибо есть за что. Вот хотя бы случай трёхлетней давности. Ранним утром в конце ноября Фарит проснулся и решил выпить чаю. Придя на кухню, услышал за окном тихое повизгивание. Выглянул – маленький щенок, недель трёх от роду, ползал возле дома по мёрзлому тротуару, тыкаясь носом в бордюр и поскуливая. Возникшую мысль выйти и принести щенка домой Фарит не без усилий отогнал: во-первых, мать не любила собак, а во-вторых, было элементарно лень одеваться и вылезать на холод. А точнее, во-первых была всё-таки лень. Фарит выпил чаю и пошёл досыпать. Спустя три часа он вышел из дома на занятия – и у подъезда увидел лежащего щенка. С первого взгляда всё было ясно, но Фарит присел возле и прижал пальцы к мохнатой ледяной грудке… Замёрз. Фариту тогда едва исполнился 21 год… Случай этот и поныне был свеж в его памяти, словно он произошёл вчера. Даже в законе вроде бы есть такая статья – "Оставление в опасности". И хотя там идёт речь о людях, Фарит не видел особой разницы.
К тому времени, как консультация закончилась и студенты покинули аудиторию, солнце успело спрятаться за облака. Потянул ветерок со стороны моря. Размышляя о предстоящем экзамене, Фарит подошёл к остановке и услышал сбоку резкое:
– …Сволочь! Какая же сволочь!
Оглянувшись, Фарит увидел Аню и Катерину. Два часа в аудитории ничуть не успокоили Анину приятельницу – она кипела, а Аня пыталась её утешить:
– Кать, ну пожалуйста, это он просто так сказал. Он же преподаватель! Он ничего не сделает, Кать. Ну подумай, в каком свете он себя выставит…
Фарит отвернулся. Не его дело.
Подошёл Анин автобус, и Аня уехала, не заметив его.
Зато его заметила Катерина.
– Фарит, – она тронула его за плечо. – Ты у нас на курсе один из самых вменяемых. – Её голос звучал жёстко и зло. – Что ты думаешь о завкафедрой химии?
Фарит посмотрел ей в глаза – и ему захотелось отодвинуться. От Кати шёл туман, но не холодный серебристый, обозначающий болезнь, а красноватый. Человек в таком состоянии представляет реальную опасность, это он уже знал. Однако он понятия не имел, как бороться с таким туманом. Не кирпичом же по башке!
– Зав какой кафедры химии? – уточнил он бесстрастно.
– Не-ор-га-ни-чес-кой, – отчеканила Катерина. – Николай Анатольевич, старый козёл. Я о нём говорю.
Фарит слегка пожал плечами, подбирая слова.
– Занудноват, – сказал он. – Но предмет свой знает.
– Я не о предмете говорю, – почти прошипела Катя. – Мы с Аней шли на консультацию и встретили Валерика… ну, Валерия Сергеича, нашего препода по французскому языку, у меня с ним роман, я и говорю Ане: ты погоди, мол, мы сейчас… зашли с ним в пустую аудиторию поцеловаться – просто поцеловаться, понимаешь? А тут этот старый козёл неожиданно выходит из подсобки и начинает орать, что он расскажет завкафедрой французского о поведении Валерика, что мы, мол, развратничаем в стенах вуза, что он доведёт это до ректора, что меня ославит и исключит, и что, мол, какую юбку я ношу в вузе и крашусь как проститутка… Какое его козлиное дело, как я крашусь?!
Фарит молчал. Ему-то она зачем всё это рассказывает?
– Не обращай внимания, – сказал он. – Он старый уже…
– Во-первых, он далеко не стар – ему ещё и шестидесяти нет. Во-вторых, к старости человек должен добреть и мудреть. А не мудеть. Впрочем… – она отвела взгляд, и в глубине её глаз что-то мигнуло, словно откликаясь на внезапную мысль; Фарит уловил это и с трудом сдержался, чтобы не отскочить в сторону – что-то наподобие инстинкта в нём буквально взвыло об опасности. – Впрочем, – повторила она спокойнее, – ты прав: забудем… Ну пока.
Махнув ему, она направилась к переходу.
Дома он обнаружил записку от матери, что она остаётся ночевать у Руши: замужней дочери нужно было помочь управиться по дому. На кухонном столе стояла большая миска с пирожками. Фарит запихнул в рот пирожок целиком, прожевал, быстро умял ещё три, запил квасом из холодильника и пошёл к себе в комнату. Залез на кровать, снял со стены гитару. Посреди кровати обнаружился учебник по неорганической химии. Фарит поглядел на него, поморщился и бросил книжку на стол…
…Не прошло ещё и полугода его службы в армии, когда Фарита вызвали к командиру и сообщили новость… Уже вскоре после призыва сына отец почувствовал себя плохо и тайно от жены обратился к врачам. Анализы выявили онкологию в поздней стадии, и врачебный приговор гласил – "неоперабелен". Отец поставил в известность старшего сына и связался с руководством части, где служил Фарит. Прибывшему Фариту отец поведал о своей мечте, чтобы кто-нибудь из его детей продолжил его дело и стал зоологом, а так как Ильмар учится на физика, а на Рушину научную добросовестность у него надежды мало, то он просит его, Фарита… Фарит пообещал, что как демобилизуется – будет поступать на био-хим. Он пообещал бы что угодно, лишь бы отец жил. И сделал бы!.. Но тогда он ещё ничего не умел. Фарит уехал в военчасть, а спустя три недели пришло известие, что отца больше нет… Отец так и не сказал жене о том, что с ним, оберегая её, – он слишком любил эту женщину с красивыми и нежными тёмными глазами и с поэтичным именем Лира, подарившую ему троих детей и необходимый любому мужчине домашний уют. И когда старший сержант Фарит Батыргариев, демобилизовавшись, вернулся домой, он, как и обещал отцу, подал документы на био-хим. И продолжил заниматься рок-музыкой, заново собрав своих ребят в группу. Армия не слишком изменила его.
А спустя три года, едва ему стукнуло 23, пришло грустное известие из далёкого аула, где жила бабушка со стороны отца… Чтобы застать бабушку Сатуру в живых, нужно было спешить; в Башкирию поехали Руша и Фарит.
Сатура слыла знахаркой, и люди часто приходили к ней просить помощи от разных хворей, и не только соседи и аульчане, но и жители других аулов; нередко бывало, что приезжали и из городов. Лечила она заговорами и травами, а бывало – посмотрит на человека пристально, и всё недомогание у того как рукой снимает. Кое-кто рассказывал, что были случаи, когда она даже возвращала к жизни недавно умерших… При этом Фарит не помнил, чтобы она лечила заговорами их, внуков; его, например, когда он в четыре года упал с дерева и ободрал себе колени и спину, бабушка пользовала мёдом – знаменитым башкирским мёдом, от которого удивительно быстро унималась боль и заживали все ушибы и ссадины…
Бабушку сильно подкосила смерть единственного сына. С того времени она стала угасать. И писала им, невестке и внукам, что вот если бы Зиннат послушался её и приехал, она бы поставила его на ноги. Ибо видит она, может видеть то, что неведомо другим, и помочь бы смогла сыночку, хоть и своею кровью… Но сынок её не верил в такое лечение, ни во что не верил, кроме своей науки, а ей самой приехать было нельзя… Никто в семье толком не мог понять, что бабушка имеет в виду. Немедикаментозное лечение? Фитотерапию? И что значит – своей кровью? Переливание крови отца бы не спасло.
Когда Руша и Фарит вошли в бабушкин дом, увидели её лежащей на широкой лавке, служившей ей летней постелью. Бабушка медленно повернула голову к ним и позвала Рушу подойти. Но Руша, чего-то испугавшись, выскочила за дверь. "Фарит", – позвала бабушка. Фарит приблизился, и бабушка попросила воды. Выпив полчашки, оставшееся попросила допить его. И – стиснула его ладонь с далеко не старческой силой. Словно миллионы микроскопических пчёл впились жалами ему в руку, Фарит почти задохнулся, но руку не отнял. Через какое-то время бабушка сама выпустила его и слабнущим голосом прошелестела: "Прости… Фарит, внучек… Это – нелёгкая ноша для мужчины…". Это были её последние слова.
Похоронив бабушку Сатуру, Фарит и Руша вернулись домой. После этого несколько ночей подряд Фариту снился странный серебристый туман, обжигающе-холодный, а наутро Фарит мёрз наяву и долго не мог согреться, ибо холод шёл изнутри. Но вскоре это закончилось – и началось новое. Он уже знал, что означает этот туман, и что гораздо важнее – понимал, как с ним бороться. Потом ему стали открываться всё новые знания… Знания ли? Он не был уверен. Он словно вспоминал то, что когда-то забыл. Однако он не собирался это афишировать. Даже домашние ни о чём не подозревали. И дело было даже не в том, что Фарит не мог разумно объяснить для себя происходящее с ним, но и в нежелании, чтобы возле его дома вырастали толпы жаждущих излечения. Ему это надо?
Телефонный звонок отвлёк его от воспоминаний. Звонил Лёха – соло-гитарист его группы. Оказывается, послезавтра грандиозный рок-концерт в соседнем городке, их зовут выступать, и неплохо бы завтра вечером порепетировать. Фарит не любил неожиданные обстоятельства, но в сейшне поучаствовать хотелось. Что ж, придётся завтра на экзамен тащиться с гитарой, чтобы оттуда, захватив по дороге чего перекусить, – в гараж к басисту на репетицию. Да, и на всякий случай сунуть сейчас в карман денег на поездку – завтра может забыть; полторы тысячи более чем хватит. Он представил, как экзаменаторы воспримут студента, заявившегося на сессию с гитарой, и усмехнулся.
Мобильник зазвенел в положенное время, исправно замещая будильник. Фарит ненавидел рано вставать и потому снова опустил голову на подушку, решив подремать ещё полчасика. Наверно, разумнее было бы встать и повторить экзаменационные билеты. Может быть… Когда он вновь открыл глаза, мобильник показывал 11.00. Фарит катапультировался с кровати немногим медленнее вчерашнего. Чтобы успеть хотя бы к середине экзамена, надо спешить.
На улице накрапывал дождь. По пути Фарит задержал взгляд на зелёном парке: войти бы туда и замереть под дождём, и пустить бы корни… и дожить свой век деревом, с которым говорят лишь ветер и дождь, слышать музыку ветра… Или нет, если уж деревом – то вдали от людей. Где-нибудь в тайге…
Доехал он на удивление быстро. Гитара в чехле висела за его плечом – в аудитории прислонит к парте рядом с собой. Всё бы нормально, если бы не невнятная тревога, исподволь грызущая его с утра. Какая-то сильная дисгармония явила себя в мире и мешала, но он никак не мог нащупать её причину. И отбросить не получалось…
Подойдя к аудитории, где шёл экзамен, Фарит сразу отметил необычное поведение однокурсников. Никто ничего не повторял, не штудировал учебники и не готовил шпаргалки. Часть студентов пришибленно молчала, часть что-то бурно обсуждала приглушёнными голосами.
Фариту не пришлось ничего спрашивать.
– Аню в больницу забрали, – сообщила Света, как только увидела его. – Вызвали "скорую"…
Невнятная тревога, скребущая его с утра, превратилась в горный обвал.
– Что с ней? – спросил он сразу у всех.
– Она в лаборатории химии что-то выпила, – ответила за всех Илона. – Что – не знаю, но… я видела, её несли – она не двигалась, и изо рта кровь. И врачи говорили, что… – Илона с беспомощным видом покачала головой.
Фарит мчался вниз через три ступеньки, не касаясь перил и задевая встречных; вылетел на улицу и бросился к остановке маршрутки.
У больницы было безлюдно, если не считать двух прогуливающихся старушек и… Фарит подлетел к притулившейся на краю скамейки Катерине и схватил её за плечо:
– Где Аня?!
Катя вздрогнула и съёжилась, вскинула на него полные ужаса глаза, которые насторожили Фарита много больше, чем вчера. Ибо та опасность, бывшая вчера потенциальной, готовой взорваться неведомо по чьему адресу, теперь была – осуществлённой. Истратившей всю свою силу, выпустившей смертоносный заряд…
Катерина указала подрагивающим пальцем в сторону больницы.
– Я не хотела, – торопливо залепетала она, всхлипывая. – Я не знала, что она… Там на кафедре – графин с минералкой – этого козла старого, только он пьёт… Я… я вылила минералку и налила туда сегодня утром… ну… думала – выпьет, не заметит, что не то, – тоже прозрачный… Он же собирался про меня… обо мне… А он Аню пригласил поговорить, чтоб на меня повлияла. И угостил её из графина! А она… Я же не знала… Фарит, не выдавай меня…
– Где она??! – прорычал он, встряхнув её и еле сдерживаясь, чтобы не влепить затрещину.
– Там, в… подвале, – губы Кати запрыгали, глаза наполнились слезами.
– Что там, реанимация?
– Мо… морг.
Липкий колючий холод окатил его. Оттолкнув Катерину, он бросился к двери в подвал.
На неистовый стук открыл высокий детина в белом халате. И подозрительно уставился на парня с гитарой за спиной.
– Чего тебе? – осведомился он.
– Мне надо узнать, поступала ли сегодня сюда… – Фарит назвал Анину фамилию.
– Угу, – неторопливо кивнул медработник. – Есть такая.
– Мне надо к ней.
– Сюда никому нельзя, кроме родственников. Её мать должна приехать, её и пустим.
– Мне надо к ней, – повторил Фарит и достал пятьсот рублей. Если это не поможет, остаётся одно: прямой в челюсть… нет, лучше в солнечное сплетение. Так вернее. – Она… невеста моя.
По вспыхнувшим бесцветным глазам работника морга, устремлённым на пятисотку, Фарит понял, что последнее средство не понадобится.
– Ну ладно, – с деланной неохотой протянул детина. И предупредил, пропуская Фарита: – Только недолго.
– Само собой, – согласился Фарит.
Внутри большого помещения с низкими потолками царил промозглый холод. По обеим сторонам располагались ниши, и ни одной свободной не было среди них. Фарит окинул их незаинтересованным взглядом – здесь не было людей. Были только тела… Он видел.
– Во-от она, – служитель выкатил из ниши полку на колёсах. – Вскрытие ещё не проводилось, врач срочно уехал, но скоро будет… Наше нововведение, – похвастался он, кивая на колёса. – А раньше было так неудобно доставать…
Фарит кивнул, не услышав. Он смотрел на накрытый белой простынёй силуэт. Отогнул край простыни от лица. Золотые локоны не успели потускнеть… Фариту не было нужды убирать простыню полностью, он и так видел: Ани здесь нет. Есть только тело. И знакомого тревожного серебристо-сияющего тумана уже не осталось, лишь едва заметные серо-облачные следы, которые, пока он смотрел, быстро растаяли и исчезли окончательно. А значит…
Значит…
– Выйди, – сказал Фарит служителю, не сводя взгляда с её лица. – Оставь нас.
– Не положено, – начал служитель, но, увидев тысячную купюру, умолк. – Ладно, понимаю. Попрощаться… Я, это, у меня неприятности могут быть, понимаешь? Быстрее прощайся. Пятнадцати минут тебе хватит?
Фарит кивнул. Откуда он знает, хватит ли пятнадцати минут…
Он подождал, пока за работником захлопнется дверь. Осторожно взял Аню на руки и уложил на пол. Сам встал рядом на колени.
…Когда человек падает со скалы, его вытягивают на страховочном тросе. Когда кто-то, оступившись, соскальзывает в яму, ему подают руку, чтобы помочь выбраться. Когда человек падает в смерть – то же самое… вернее, почти то же самое. Если времени прошло совсем мало и человек ещё недалеко, можно попробовать его вытащить. Правда, страховочного троса и рук здесь недостаточно. Ибо вытаскивается не тело. Нужно нечто другое…
"…Если бы Зиннат приехал ко мне, он бы жил, ведь я вижу то, что неведомо другим… Я смогла бы помочь моему сыну, хоть и кровью своей…"
Слегка съехавшая с груди Ани простыня открыла маленький позолоченный крестик. Ничего, не помешает. И не поможет… Фарит осторожно отодвинул его мизинцем чуть выше, к шее, – всё-таки металл, мало ли… Медленно растёр ладони, невидяще глядя сквозь лежащее перед ним тело. Вытащил перочинный нож – и быстро, глубоко рассёк себе левую ладонь крест-накрест; скрипнул зубами, крепко сжав нож четырьмя пальцами левой, повторил то же и с правой рукой. Не глядя уронил нож, сел на пятки. Отбросил усилием боль от сознания. Положив ладони на грудь и живот лежащей, он несколько раз глубоко вдохнул и выдохнул воздух, как если бы собирался нырять на глубину. В последний раз сделал вдох на пределе лёгких – и на выдохе нырнул в неведомый бесконечный океан, погрузившись в темноту… И перестал чувствовать своё тело, оставшееся на полу в холодном больничном подвале…
…Он уходил всё глубже в густой мрак, стараясь погружаться как можно быстрее. Возвращаться придётся этим же путём, но о возвращении он не думал. Главное – найти её. Фарит мог видеть только на небольшое расстояние вокруг и, погружаясь, оглядывался, но заметить её, чтобы схватить и вынести на поверхность, не удавалось. Это не удивляло: если бы у Ани была клиническая смерть, он бы, наверно, уже обнаружил её – и вынес… От недостатка воздуха начинались спазмы, инстинкт всё громче велел подниматься – дышать здесь было нельзя, нечем, – но Фарит упрямо шёл в глубину. Он понятия не имел, что на дне у этого чёрного океана, где это дно и есть ли у него дно… Фарит в отчаянно-яростном усилии выбросил вперёд руку и рванулся вниз, вниз… перед глазами сверкнуло, крутанулись красные круги и – его внезапно вышвырнуло на болотного цвета траву; кожи коснулась прохлада.
Воздух!.. Фарит со стоном вдохнул широко открытым ртом, предпоследним усилием перевернулся на спину и какое-то время жадно дышал, ничего не видя и не чувствуя, кроме вливающегося в грудь воздуха.
Немного придя в себя, посмотрел вверх. Неба здесь не было. Вообще. Наверху клубился неясный тёмный туман… Приподняв голову, Фарит огляделся. В полусумраке, сколько хватало глаз, виднелась заросшая травой равнина. Вдалеке смутно отсвечивала вода – то ли широкое озеро, то ли река, – другого берега заметно не было. У воды стояли высокие неподвижные камыши. Справа можно было разглядеть несколько невысоких деревьев; подножье их тонуло в полупрозрачной дымке.
Фарит пошевелился и ощутил рукой что-то твёрдое – рядом на траве лежала его гитара без чехла. Ну конечно – он же не снял её с плеча до того, как… Гитара – часть его.
Поднявшись на ноги, он повесил гитару за ремень на плечо, ещё раз оглянулся, чтобы определить направление, и наугад двинулся к озеру.
Трава доставала до щиколоток. Но, в отличие от обычной травы, в этой не копошились букашки, с неё не взлетали бабочки, – как Фарит ни присматривался, ни единого шевеления уловить не мог. Птиц здесь тоже не было заметно – ведь для птиц необходимо небо… В этом странном месте, похоже, не было никого.
Он в очередной раз посмотрел в сторону озера – и остановился. За десяток шагов перед ним стояла девочка-подросток лет двенадцати и смотрела на него большими тёмными глазами.
– Ещё один, – произнесла она. – Но почему здесь?
Ещё пару мгновений её здесь не было…
– Здравствуй, – сказал Фарит, не двигаясь. Он не хотел её спугнуть.
Девочка сделала шаг по направлению к нему. Потом ещё два. Платье её было одного цвета с травой.
Внезапно она остановилась, и лицо её отразило опасливое изумление:
– Живой?!
Фарит молчал.
– Что ты здесь делаешь? – задала она вопрос.
– Я пришёл за Аней, – честно сказал Фарит.
– За Аней? – девочка склонила голову, посмотрела на него чуть исподлобья долгим взглядом, словно пытаясь что-то понять или припомнить. Фарит не мешал ей.
– Орфей? – спросила она не очень уверенно.
Здесь знают его сценическое прозвище? А хотя – почему бы и нет…
– Да, – подтвердил он.
Девочка внимательно оглядела его.
– Спой, – попросила она.
Что ж ей спеть? Детские песни не вспоминались – ну не петь же "Пусть бегут неуклюже…". Свои песни? Маленькая она ещё. Впрочем… Идея пришла к нему в тот момент, когда он крутанул гитару на ремне так, что она оказалась в его руках.
Он тронул струны. И запел. Струны вели, диктовали рукам, направляли их, а вернее, не струны, а нечто неведомое, что рождалось в нём всякий раз, когда он сочинял песни. Фарит пел про девочку с большими тёмными глазами, которая живёт среди травы у тихого озера, где не бывает ни мороза, ни иссушающей жары, где нет суеты, грязи и шума, нет лжи и подлости; но девочка никогда не видела солнца и не знает, как выглядит небо… она не знает, как это бывает, когда тёплый пушистый щенок доверчиво ткнётся влажным носиком в ладонь и белочка спускается с высокой сосны в лесу, чтобы угоститься чем-нибудь вкусным на плече у доброго человека…
Словно от песни Фарита поднялся ветер; трава зашумела, зашепталась о чём-то, на озере камыши закачали строгими головами.
Девочка сидела на траве и молча, внимательно слушала песню. Взгляд у неё был недетский.
Прозвучал последний аккорд фа минор, и Фарит не стал приглушать ладонью струны. Звук не ушёл вверх, ибо наверху ничего не было, а частью растёкся по траве, впитался в неё, частью полетел к озеру и лёг на воду, стал водой, спрятался в камышах и закачался с ними…
– Всё, о чём ты пел, я видела, – со странной улыбкой произнесла наконец девочка. – И солнце, и небо видела. Это было давно… Теперь я увидела их снова. Тебе спасибо. – Она легко поднялась на ноги. – Ну что ж, пойдём. Если сумеешь понравиться Каирону, то, может быть, получишь то, что ищешь. Хотя… – Она не договорила.
Фарит следовал за девчонкой к озеру. Кто такой Каирон – он интересоваться не стал.
Приблизившись к озеру, девочка нагнулась к воде и поплескала в ней рукой. Впрочем, нет, это было не озеро: Фарит заметил, что вода движется, – а значит, есть течение, – и понял, что это самая настоящая река; противоположный берег её терялся в молочного цвета дымке. Вода в реке была на диво прозрачна, но дно разглядеть было невозможно. Фарит бросил взгляд в сторону течения, но ничего особенного не обнаружил – камыши мешали обзору, – а когда оглянулся, девчонки нигде не было.
Зато на реке, прямо напротив него, метрах в пяти от берега, неподвижно, несмотря на течение, стояла чёрная лодка с острым носом. В ней возвышалась огромная фигура в сером плаще с капюшоном. Стоящий в лодке был как минимум головы на две выше Фарита, и глаза его, гипнотически-пронзительные, смотрели на гостя холодно и совершенно не дружелюбно. Неким неведомым чувством Фарит понял: это НЕчеловек. Фариту было всё равно.
– Каирон? – осведомился он.
Стоящий в лодке не удостоил его ответом. Однако игра в молчанку не устраивала, по-видимому, обоих.
– Ты опять осмелился прийти сюда? – после долгой паузы произнёс хозяин лодки, и от его слов на Фарита дохнуло леденящим холодом.
Фарит хотел возразить, что слово "опять" тут неуместно, что он тут впервые… но некое весьма странное предположение пришло ему в голову, и он ответил совсем не так.
– Сколько и куда я прихожу – то дело моё, – негромко молвил он. – Ты знаешь, зачем я пришёл. Без Ани я не уйду. И ты поможешь мне. Не так ли?
Фигура в лодке безмолвствовала, и только взгляд, устремлённый на Фарита, загорелся злобой.
– Ты уйдёшь. Сейчас. – Произнёс Каирон почти шипяще, и по воде пошла крупная рябь. – Иначе – позавидуешь теням…
– Не уйду, – спокойно сказал Фарит.
Стоящий в лодке резко нагнулся, схватил со дна огромное чёрное весло и сделал движение, будто хочет поразить им Фарита как копьём… но, на миг опередив его, Фарит двинул плечом, снова ощутил в руках гитару и ударил по струнам. Теперь он держал гитару как автомат во время армейских учений в условиях, приближённых к боевым. Но разница была в том, что на срочной службе он в боевые условия так и не попал…
Он пел о войне. О войне, которая охватила почти всю планету и поставляет многих не успевших постареть в мир теней. Кому-то удаётся прославиться как полководцу, кому-то – стать всеми проклинаемым предателем, кому-то достаётся судьба героя, совершающего подвиги, а кому-то – миротворца, спасающего страны и народы от взрывов, боли и горя, хранящего островки мира и добра. А кто-то поёт песни, рождая в людях надежду… И хотя каждого рано или поздно ждёт последний час, но каждый чем-то отличился, и жизнь его прожита не зря. Но есть тот, кто встречает умерших и везёт их, сопровождает из мира по Реке Последнего Путешествия. Имеют ли здесь значение их земные заслуги? Неважно. Главное, что они весомы там, на земле. В жизни! А тот, кто перевозит их здесь на лодке, обречён лишь провожать и встречать, не ведая времени. Быть может, и ему хотелось бы воевать за правду и заключать мир, полюбить женщину и вырастить детей. Но разве он может себе это позволить? И – разве ему может кто-то это запретить?..
Каирон слушал, опершись о весло. Лодка не двигалась с места, чуть заметно покачиваясь на воде.
Медленно затих последний звучный аккорд. Фариту показалось, что где-то наверху крикнула птица, но он не рискнул отвести взгляд от стоящего в лодке. Лицо того было задумчивым и уже не выражало былой злости.
– Ты снова победил, – глухо произнёс Каирон. – Что ж… ступай в лодку. Я отвезу тебя. Позовёшь тень… своей Ани. Просто укажи на неё – и она последует за тобой – сперва в лодку, а потом и далее. Я верну вас обоих сюда. А отсюда уже выбирайтесь сами… Одно условие: не прикасаться к ней, а когда она пойдёт за тобой – не оглядываться. Иначе – она сразу вернётся туда, где она сейчас. И ещё. Ты оставишь гитару в лодке. Вернётесь без неё. Гитара останется здесь.
Фарит помедлил, глядя в глаза хозяину лодки. И кивнул.
Лодка подошла к берегу, словно её притянуло магнитом – чёрное весло в руках лодочника оставалось неподвижным. Фарит шагнул в лодку. Каирон опустил весло на воду, и они поплыли в сторону противоположного берега…
Причалили они быстрее, чем он ожидал. Здесь, на берегу, в полупрозрачном промозглом тумане двигались, появляясь и исчезая, бледные и безмолвные человеческие фигуры с закрытыми глазами.
– Это те, кто умер недавно, – бесстрастно произнёс Каирон.
– Аня!! – громко крикнул Фарит, и лодочник, к его неожиданности, чуть не подпрыгнул.
– Здесь нельзя кричать! – сдавленно прошептал он.
– Аня! – позвал Фарит уже тише.
Белые тени скользили мимо, и трудно было среди них кого-то опознать… Да вот же она! Очередной белый силуэт, плывущий мимо, имел явно Анины черты. Да, это она!
Фарит указал на неё. Белая тень тотчас приблизилась, ступила в лодку и замерла. Фарит шагнул к ней, но серый лодочник, оказавшийся меж ними, останавливающе поднял ладонь, и он остался на месте. Ладно…
Весь обратный путь через реку Фарит всматривался в Аню. Глаза её были по-прежнему закрыты, дыхания не ощущалось.
Реку пересекли в безмолвии. Фарит повернулся к берегу, готовясь сойти и подать Ане руку, как услышал голос лодочника:
– Иди на берег и ступай прямо, не оборачиваясь. Она последует за тобой. Помни: обернёшься – она останется здесь. Навсегда. И – оставь гитару.
Фарит снял с плеча гитарный ремень. Коснулся губами струн, прощаясь с верной подругой, и осторожно уложил инструмент на дно лодки.
Преодолевая огромное желание оглянуться, он медленно двинулся прочь от реки. Сзади не было слышно ни единого звука. Ни плеска воды, ни шелеста травы, ни тихих шагов… Фарит шёл, и мучительное сомнение росло в нём. Он не чувствовал сзади никого. С тех пор как он получил от бабушки необычные способности, он мог определить не только то, находится ли кто-то у него за спиной, но и число этих находящихся. Сейчас же всё говорило ему: сзади – никого. Мёртвая пустота.
Он совсем замедлил шаг, остановился и прислушался. Тишина… Он снова пошёл вперёд.
И обернулся.
Белая тень, плывущая за ним, замерла, словно её спугнули, – и стала стремительно истончаться на глазах. Фарит бросился к ней, но не успел сделать и пары шагов, как тень исчезла.
Аня!!!
Аня?
Тень. Это была не Аня. Бездушная неживая тень, которая, даже не обернись на неё Фарит, растаяла бы, приди они в обычный человеческий мир. Его провели, как глупца, как слепого щенка! Недаром ведь он чувствовал – чувствовал! – что сзади никого нет. А шёл бы за ним кто-то живой – живая Аня, пусть даже в виде тени, – он бы узнал. И не обернулся бы, потому что был бы спокоен. Каирон обманул его.
Так же, как и… когда-то.
Фарит бегом побежал к реке.
Никого…
Ладно же! Фарит дотянулся до камышей, выломал толстый стебель и принялся с силой бить им по воде.
Расчёт оправдался. Знакомая лодка появилась словно ниоткуда. Обладатель серого плаща смотрел на Фарита так, как смотрят в амбразуру на заклятого врага. Фарит прищурился и отдарил его взглядом ничуть не теплее – амбразурами его не удивишь.
– Что ты делаешь? – услышал он голос, принадлежащий лодочнику и идущий словно бы со всех сторон. Этот акустический эффект тоже не произвёл на Фарита впечатления.
Стало быть, эта серая ворона думает, что он, Фарит, умеет только песенки петь. Ох, зря. Мужчина должен быть мужчиной.
– Барабаню, – ответил он тоном под стать взгляду. – А теперь отвечай. Ты кого послал со мной?
Долгий миг Каирон молчал. Река медленно несла свои воды, безучастна ко всему происходящему.
– Ты проиграл, – произнёс он наконец. – Уходи. Тебе её не вернуть. Ты оглянулся и потерял её…
– Лжёшь. – Жёстко оборвал его Фарит. – Это была не Аня! Ты послал за мной бесплотную тень, в которой нет жизни. Таким не место в мире людей. Если бы за мной шёл живой человек – а я пришёл за живой, – я бы почувствовал. А так – обернулся бы я или нет – результат един, верно? Тебе удалось обмануть меня, – Фарит сделал паузу и добавил: – Снова.
Серая фигура в лодке безмолвствовала.
– Как и тогда, – Фарит с силой хлестнул воду своим камышовым оружием. – Когда я… Когда сюда приходил Орфей. Тот…
Они смотрели друг другу в глаза.
– Уходи, – наконец скорее выдохнул, чем произнёс Каирон и отвёл взгляд. – Живым здесь не место.
Лодка стала отдаляться от берега.
– Гитару отдай, – негромко сказал Фарит. Во что бы то ни стало ему надо подманить лодочника к берегу…
Ответа не было.
– Ты слышал, что тебе сказано? – повторил он громче.
– Ты не сможешь больше здесь играть и петь, – отозвался лодочник. – Гитара останется здесь. Уходи.
Фарит решил было пуститься за лодкой вплавь – плавал он изрядно, – но в последний момент вспомнил, что легенды и мифы зовут эту реку Стиксом – Рекой Забвения. Сомнительно, чтобы легенды лгали. А кто гарантирует, что, когда он будет плыть, вода не попадёт в рот? Последствия непредсказуемы. А точнее – предсказуемы…
– Ты воображаешь, я не найду, на чём играть? – громко и насмешливо осведомился он. – А петь я и без гитары могу.
Он быстро наломал из камышового стебля пять палочек с ладонь длиной. Оглядел дело рук своих. Зажал куски стебля меж ладоней… Свистящая губная гармошка громко заиграла китайскую мелодию.
Лодка остановилась. Похоже, она улавливала мысленные команды своего хозяина.
– Что тебе надо? – повторил Каирон. – Уходи. Аню ты не получишь.
– Гитару верни, – потребовал Фарит. – Или я тут второй Вудсток устрою, не обрадуешься.
– И ты уйдёшь?
Смотри-ка, ему ещё гарантии нужны.
– Само собой, – подтвердил Фарит.
Лодка подошла к берегу.
– Бери. И убирайся.
Гитара лежала удачно – в середине лодки. Фарит шагнул через низкий борт, протянул руку к гитаре…
Дальнейшего Каирон явно не предвидел. А когда лежишь ничком, уткнув нос в дно опасно раскачивающейся лодки, с вывернутой за спину рукой – предвидеть что-либо уже поздно.
– Слышь, ты, – сквозь зубы сказал Фарит, не ослабляя захвата. – Где Аня? Живо!!
Хозяин лодки зарычал и сделал попытку вырваться с неожиданной для Фарита силой. Пришлось его успокоить хорошим тычком под рёбра.
– Вели своей посудине ехать к Ане, или я утоплю это корыто к шайтану вместе с тобой! – для убедительности Фарит снова ощутимо пихнул его кулаком в спину. – Уразумел?
– Ты… – заскрипел зубами лодочник. – Ты…
– Узкоглазый, – подсказал Фарит возможное ругательство. – Фарит меня зовут. Запомни меня. Ты не победишь.
Была ли отдана молчаливая команда или нет, но лодка заскользила по воде со скоростью хорошего катера. Весло валялось забытым на дне. На этот раз лодка двигалась не к противоположному берегу. Она шла против течения. Или по течению? Фарит не выпускал противника, который не прекращал попыток вырваться, и не мог как следует оглядеться. Он почувствовал, что Каирон стал стремительно нагреваться: ладони Фарита закололо от жара. Жар быстро сделался невыносимым, но Фарит держал крепко. Воображение его нарисовало, как плавится кожа на ладонях… Плевать. Он не уйдёт без неё. Вдруг жар исчез, и наступил холод. Невиданный мороз сковал Фарита, проникая насквозь, во все поры… Он не ослаблял захвата.
Когда лёгкие, казалось, смёрзлись, и он думал, что следующий вдох, если удастся его сделать, будет последним, мороз внезапно сменился на новую удушающую жару. Пекло с холодом менялись быстро, словно Фарит попал на планету Меркурий и расположился на экваторе. В какой-то момент он в очередной раз разлепил глаза – реки вокруг не было. Лодка плыла – или не плыла? – по чему-то, чему Фарит не рискнул бы подобрать название, вокруг мелькали сполохи, красные и бирюзовые, кожа всего тела нестерпимо горела.
– Аня-а!!! – крикнул Фарит сквозь эту круговерть во всю силу оставшихся лёгких. Он не ждал ответа.
И вдруг…
– Фарит?
Удивлённый, радостный голос. Он узнал бы его из миллиарда.
– Где ты, Аня?!
– Я здесь…
Плеча коснулась рука. Её рука! Она стоит рядом с ним в лодке, синие глаза смотрят светло, растерянно и испуганно.
– Кто это? – её взор остановился на капюшончатом, которого Фарит так и не выпустил, продолжая прижимать ко дну лодки.
– Один знакомый… – сипло выдохнул Фарит. И вдруг увидел, что лодка стоит возле самого берега!
Прижав Каирона коленом, он свободной рукой сорвал с гитары ремень и скрутил им руки поверженного.
– Попробуй шевельнись только! – пригрозил он напоследок. И вместе с Аней покинул лодку.
Он бежал, держа её за руку – живую, тёплую. Трава расступалась на их пути и вставала за их спинами; река осталась далеко позади…
Вот и то место, куда Фарита выбросило на траву после полёта во тьме. Обратный путь будет много легче.
– Вперёд! – сказал он.
Она посмотрела радостно и растерянно, они подпрыгнули и полетели вверх…
Они летели сквозь тьму, держась за руки – теперь в этой тьме можно было дышать, хоть и тяжело. Оставалось совсем немного, когда что-то понудило Фарита оглянуться. Сзади летела, нагоняя их, остроносая лодка с серой фигурой. Весло копьём угрожало в поднятой руке Каирона.
Фарит выпустил Анину руку. И развернулся навстречу преследователю.
– Фарит? – услышал он испуганно-вопросительный Анин голос.
– Иди, – Фарит махнул ей наверх, откуда смутно, очень смутно уже виднелся, просачивался свет. – Иди. Я догоню.
Капюшона на голове Каирона уже не было. Фарит видел белое лицо с огненно-горящими глазами и седую паутину тонких волос, колыхавшуюся, словно в воде, вокруг головы.
– Останешься здесь! – донеслось до него. – Но не там, где была она…
Фарит приготовился к драке. Но преследователь сделал неожиданное: швырнул в него весло-копьё, обернувшееся на лету огненной змеёй. Фарит инстинктивно дёрнулся было увернуться, но тварь могла, проскочив мимо, полететь за Аней. И он не стал уворачиваться.
Огромная змея метнулась к нему, вмиг обвила и, сдавив его кольцами раскалённого чешуйчатого тела, принялась душить и одновременно стаскивать вниз – там ждал её хозяин, которому некуда было спешить. Рыча от ожогов и задыхаясь, Фарит рвался из змеиных колец, пытаясь освободиться. Тщетно…
– Фари-ит!
Сквозь красную пелену он увидел, что Аня, почти уже вышедшая из тьмы наверх, устремилась назад, к нему на помощь.
– Беги!.. – прохрипел он, корчась от пронзающей тело боли и ни на миг не прекращая усилий по освобождению. Ему наконец удалось схватить змею за шею, и он изо всех сил стиснул её. Змея зашипела, кольца её вроде чуть ослабли… Больше никого не ужалит гадина. Сознание меркло. – Беги!..
Он успел увидеть, как меж ладоней у Ани засиял маленький солнечный крестик, от которого брызнул луч света, быстро пронизал тьму и ударил по забившейся змее. И всё смерклось…
Прозрачные провода. Много проводов. Он лежит, опутанный ими. Сбоку что-то каплет в стеклянном сосуде. Капельница… Веки его сомкнуты, но он видит всё вокруг. Тело болит, словно оно – один сплошной ожог. Боль пришла, как только он очнулся. Энергетический ожог… Он бы застонал, если бы были силы. Ничего. Главное, что она жива.
Голос. Он слышит голос. И видит её… Аня рядом и тихо говорит с ним:
– …Фарит. Тебе больно, я знаю. Я… я ведь тоже вижу теперь. И, как жаль, я ещё не умею помочь… Но я знаю одну молитву, "Отче наш" называется. Ты, может быть, не веришь, но я слышала, что она помогает всем, и неверующим. Я прочту её, и боль уйдёт…
Ни в какие молитвы Фарит, конечно, не верил, и уж тем более в их чудодейственную силу. Но от Аниного голоса становилось легче. Что бы она ни говорила…
– Отче наш, – зашептала Аня, наклонившись к нему совсем близко. Он почувствовал на щеке её дыхание. – Иже еси на небесех… Да святится имя твое…
Боль отступала. С каждым словом молитвы, произнесённым Аней, словно раскалённую иглу выдёргивали из его тела. И будто смазывали измученное тело мёдом, целебным башкирским мёдом, которым когда-то в детстве лечила его бабушка Сатура.
– …Хлеб наш насущный даждь нам днесь…
Завершив молитву, Аня попросила:
– Я снова прочту её, а ты повторяй про себя, ладно? Так вернее. Я же знаю, ты слышишь…
Он станет повторять. Конечно. Если она просит…
Аня начала молитву заново.
Боль утихла совсем. Но сил на то, чтобы открыть глаза, ещё не было.
– Ну вот, – произнесла Аня, и Фарит почувствовал, что она улыбается. – Теперь лучше, правда? Ты скоро поправишься. Я знаю. И… спасибо тебе.
Он почувствовал щекой прикосновение её губ.
Она поцеловала его!
…Вечером пришёл Ильмар. Он сел возле Фарита и долго молчал. В палату вошли медсестра и фельдшер, и Ильмар в четверть голоса стал спрашивать у них о произошедшем и о самочувствии брата. Медработники отвечали охотно. Да, потерял более 25 процентов крови. Пришлось делать три переливания, еле спасли. Неделю не приходил в себя. Да, удивительное происшествие. Проник в морг, рассёк себе ладони крестом, глубокие порезы, поэтому и крови столько, но всё равно – за такое короткое время… Минут десять он там пробыл, когда девушка очнулась. А с девушкой ещё более странная история. Вы знаете, ЧТО она выпила? Весь пищевод, желудок практически сожжены, паралич сердца… реанимировать было невозможно. А она очнулась в морге, стала стучать в дверь, кричать, прибежал сотрудник… Она кричит: "Человек умирает! Помогите!" Ну, брата вашего в реанимацию… Там ещё рядом с ним гитара лежала с треснувшим корпусом, это его вещь? А девушку проверили - рентген, анализы – совершенно здорова, как будто и не было ничего. Представляете? Вот и не верь в чудеса…
Ильмар посмотрел на брата. Фарит никогда раньше не видел у него такого выражения лица. Словно Ильмар узнал, что произошло нечто, чего быть, по его мнению, не могло и объяснения чему он найти не в состоянии…
Спустя неделю Фарита по его настоянию выписали из больницы. Даже не по настоянию – он просто сказал врачу, что иначе уйдёт без выписки. Чувствовал он себя нормально, не считая внутреннего холода, который никак не хотел отпускать… Кисти рук Фарита были забинтованы – швы с ладоней ещё не были сняты. Вещей у него здесь практически не было…
Выйдя на больничное крыльцо, Фарит прежде всего взглянул вверх. Небо было синим. Без единого облачка. И солнце сегодня было ярким.
Во дворе больницы околачивался гитарист Лёха. Завидев Фарита, он бросился ему навстречу.
– Привет, Орфей, с выздоровлением! – он протянул пятерню для рукопожатия, слегка растерялся, увидев бинты на ладонях Фарита, и пожал предложенное правое запястье. – Слушай, я сегодня утром однокурсников твоих встретил. Они, это… сказали, что тебя отчислили за неявку на экзамен.
Фарит чуть заметно пожал плечами. Ну и что?..
– Восстанавливаться будешь?
Об этом потом…
– Посмотрим…
– Да это всё фигня, – махнул рукой Лёха и перешёл к главному известию: – Я вчера позвонил на конкурс, в оргкомитет, куда мы записи отправляли. Там победил сын руководителя оргкомитета. Представляешь?!
Фарит слегка прищурился. Вот как…
– Ничего, – сказал он.
– Как ничего?! Этот бездарь получил такие возможности! Ты слышал, что он играет? А я слышал. И вот такое будет теперь… Эх, а я-то думал: вот он, шанс! Наконец-то реальный шанс для прорыва! И – такой облом… – Лёха в крайней степени досады прищёлкнул языком.
– Ничего, – сказал Фарит. – Ничего, – повторил он. И поднял глаза к солнцу.
От солнца шли тепло и свет. Он подставил лицо свету и всем телом, всей кожей стал впитывать солнечное тепло. Солнце словно услышало его молчаливый призыв и сосредоточило на нём свои лучи. Благодатное тепло проникало внутрь, выпаривая, искореняя из каждой клеточки угнездившийся лёд. Лёд изник на кожу – Фарит вздрогнул, словно его окатили водой из проруби, – и исчез вовсе. Фарит закрыл утомлённые ярким светом глаза, а когда открыл снова, увидел второе солнце, которое подходило к нему со стороны улицы. Фарит помедлил – и шагнул ей навстречу.
Аня смотрела снизу вверх ему в глаза. Они помолчали.
– Я помню твою песню наизусть, – произнесла она. – Ты… мне её споёшь?
Фарит кивнул. И улыбнулся. Как давно он не улыбался!.. Он коснулся кончиками пальцев правой руки её локона, спадающего на висок, и бережно отвёл его в сторону.
– Я напишу ещё.
Её лицо осветилось улыбкой.
Аня робко прикоснулась ладошкой к его рубахе – и спрятала лицо у него на груди. Фарит очень осторожно, легко обнял её, больше всего на свете боясь спугнуть, обидеть.
Скоро у него заживут руки и он сможет обнять её как следует…
– А не боишься? – тихонько спросил Фарит у Ани. – Замуж-то… за колдуна?
Синие глаза обратились на него.
– Ты не колдун. – Аня прижалась к нему плотнее. – Ты Фарит. Ты… хороший.
