(детектив, фэнтэзи)
– Слушай, - сказал Димка вечером. – А напиши-ка обо всех невероятных событиях, которые произошли с нами: о том странном преступлении, в которое мы все оказались втянуты, и о том совершенно нереальном способе, которым ты смогла это преступление распутать!
Я задумалась.
– Просто пересказать все как есть?
– Ничего не прибавляя и не убавляя.
– Что ж, это не сложно. Просто не отступать от правды ни на йоту – вот и все умение… Но с чего начать? Наверное, с какого-нибудь сильного эпизода? Скажем: «Марат схватился за голову руками и, как подкошенный, упал на колени…»
– Ну вот, уже вранье, - сказал Димка. – Ты это видела? Как он хватался за голову руками? А может он, наоборот, в тот момент потер руки от удовольствия?
– А может, вот так начать… - сказала я. – «Эта история любви не была похожа ни на какую другую. Всякая параллель была бы…»
– Стоп, стоп, - сказал Димка, - как же ты с середины или с конца историю начнешь рассказывать?
– Или так, - сказал я. – «В его жизни было столько женщин, сколько звезд на августовском небе…».
– И я даже знаю, о ком ты, - сказал Димка. – Но это опять середина получается. Что же, сначала ты расскажешь середину, потом начало, а потом конец? Какая-то головоломка выходит: собери, читатель, из кусочков морской пейзаж! Начни-ка ты, будущий автор, лучше с того момента, как мы все, ни о чем не подозревая, отправились на море. Создай атмосферу безмятежности, чтобы подчеркнуть внезапность того, что грянуло потом. А если хочешь читателя привлечь, дай первой главе громкое название, как статьям в желтой прессе.
– Мысль, - сказала я.
Взяла блокнот, ручку и села за кухонный стол. Но мне не писалось. Передо мной стоял позолоченный подсвечник. Кудрявый мальчик, закинув руку за спину и склонив голову, держал золотой столб, на котором стояла свеча. Она уже основательно оплыла, и мальчик был залит застывшим розовым воском. Но лицо его было спокойно – ему от воска ни горячо и ни холодно, потому что мальчик золотой. А я рядом стояла тарелка с огромной кистью винограда. Наверное, именно такие или почти такие кисти в древние времена силачи носили по двое на могучих плечах. Виноград светился изнутри, каждая виноградина. Он был таким красивым, что казался ненастоящим. А за ним и за свечой на плите стоял синий чайник с нарисованными на нем веселыми глазками и красным улыбающимся ртом с двумя зубами. Это был еще очень молоденький чайник. Я отложила блокнот и стала есть виноград. А потом внутри у меня словно разноцветная молния сверкнула (наверное, виноград был какой-то особенный), и я придвинула блокнот и написала:
Я не разбираюсь в мотоциклах. Я просто их люблю. Это самое первое, превосходящее достоверностью любые авиарейсы приближение к полету. Не считая снов, но об этом позже. А с парашютом я никогда не прыгала.
Был апрель или май, когда мы вшестером, четыре парня на четырех байках и две девушки-скамейкера, выехали в сторону моря.
Мы пересекли белую пыльную черту города: уверяю, она была начерчена на асфальте, я даже увидела ее… Когда я подняла глаза, передо мной мелькнуло и пропало перечеркнутое красным название.
Я волосы собрала красной заколкой, а Сабинины черные локоны летели за ней по ветру. За городом мелькнул медовый «Маракеш», и я вытянула руку в ту сторону и прокричала:
– Маракеш!
Но Димка, за спиной которого я сидела, все равно из-за ветра ничего не услышал. А потом банкетные залы и особняки кончились и началась степь. Ехать нам было, к сожалению, недалеко, мы свернули куда-то вниз и вправо, к пыльным весенним виноградникам, и поехали между шпалерами. Дима слегка повернулся ко мне и что-то сказал. Но я ничего не услышала. Когда мы остановились – это было уже у моря, на пустующей базе отдыха – я переспросила его; оказывается, он говорил, что в октябре можно было бы полакомиться отличным виноградом, который там не хуже, чем на картине «Итальянский полдень».
Мотоциклы поставили на горе под навесом возле домиков. Вид оттуда открывался такой, что я подумала: «Ну, прямо Греция! Только развалин античных не хватает». Окунь (кажется, это прозвище ему дали из-за труднопроизносимой фамилии или из-за незапоминаемого экзотического имени) громовым голосом несколько раз выкрикнул имя хозяина базы, но в паузах между выкриками только сосны над нашей головой качали длинными иглами. Тогда Окунь вдруг присел на корточки, пошарил в трещине асфальта и вынул ключ. Мы вошли в домик и увидели на столе записку: «Уехал в город. Буду на днях. Хорошего отдыха!». Записка была оставлена, конечно, не в расчете на взломщиков (тем более, что на базе был вооруженный сторож, который и открыл нам сетчатую воротину при въезде), а как раз в расчете на нас – дело в том, что хозяин был братом Окуня и потому мы могли жить на базе когда угодно и сколько угодно.
Мы приехали на выходные. Пару дней назад неожиданно наступила жара, но жители близлежащих городов в основной массе еще не успели этого осознать, да и сезон отпусков не наступил, так что, повторюсь, база пустовала. Впрочем, сейчас у нас были ключи только от одного домика. Я подозревала, что ближе к ночи некоторые из нас, дойдя до определенной кондиции, будут морально вполне готовы выломать двери в других помещениях. Хотя почти непьянеющий и довольно здравомыслящий Окунь мог этому воспрепятствовать.
Мы включили холодильник, закинули туда привезенные с собой помидоры, огурцы, вареную картошку и водку и пошли купаться. Я мельком успела заметить, что на стене комнаты висит огромный плакат – фотография двух улыбающихся дельфинов.
Вода в море оказалась еще холодная. Никого кроме меня это не остановило. А я зашла в зеленое море по пояс, присела, чтоб вода дошла до шеи, заверещала и побежала на берег. Оттуда, с берега, волны мне почему-то снова, второй раз за день, привели на память картину «Итальянский полдень». Я легла навзничь. Небо было как пустыня, если б песок был ярко-синим, а это облако, набежавшее на солнце – как мираж в пустыне, оно сейчас исчезнет, нет, не исчезает… Я вдруг заметила, что оно не одно.
– Завтра будет дождь, - сказала Сабина, которая плюхнулась на живот на подстилку рядом со мной. Над нею стоял Рыжий, обтираясь полотенцем какого-то кухонно-желтого цвета. На нем были белые трусы. Димка выбежал из воды, с носа и с бровей у него капало, он щурился, но не вытирался, а только махал руками, чтобы одновременно высохнуть и согреться. Окунь шлепнулся на спину прямо на песок, ему, кажется, ни на суше, ни в воде холодно не было. Маленький мокрый Марат сидел на песке по-турецки и быстро вытирал полотенцем черные волосы.
Я перевернулась на живот и нашла ракушку, похожую на осколок чего-то античного, а потом увидела и мраморный шарик. Точней, по форме это был не шарик, а что-то похожее на лейкоцит из книжки «Тайны анатомии», они там был с глазами и очень симпатичные, это лейкоциты, но не очень правильной формы.
– Это особняки вдоль моря строят, - сказала Сабина.
– Скоро все пляжи застроят, - подтвердил Рыжий.
– Этот пляж останется, - заверил нас Окунь, приоткрыв глаза.
– А что, понадобятся твоему брату деньги… - начала размышлять Рыжий.
– Да он тут пятизвездочный отель построит, - перебил его Окунь.
– И не пустит нас на порог! – засмеялась Сабина.
– Он вас управляющими на работу примет, - пошутил Окунь.
– Я в управляющие не пойду. Я от своего мотоцикла никуда, - сказал Марат, - Старая добрая «Ява».
– Я понимаю, ты бы сказал «новенький Харлей»! – фыркнул Рыжий. – Впрочем, я тоже к своей старушке-«Яве»… привык уже, что ли. Но мотоциклы надо менять. При первой возможности старый байк продам, добавлю денег и куплю новый, навороченный.
– Какое там деньги! – воскликнул Марат. – Я из-за своей «Явы» дом в селе никак достроить не могу, то одно у ней барахлит, то другое. Жена уж ненавидит этот байк. А у него даже имя есть. Секретное.
– Какое? – в один голос спросили мы с Сабиной.
– Не скажу, - ответил Марат. – А впрочем, вам скажу. Карменсита.
– У байка, в отличие от всех других предметов, созданных человеком, душа имеется, - сказал Рыжий.
– Это точно! – с жаром подхватила Сабина. – Когда я стала говорить твоему байку ласковые слова, типа хорошенький, да красивенький, он и ломаться перестал, ты заметил?!
Рыжий кивнул.
– Да что вы все о байках байки травите, - сострил Димка. Пойдемте лучше купаться.
Так мы болтали, а солнце опускалось все ниже, мы поели и вернулись на пляж, чтоб развести костер. Еду и водку прихватили с собой. У Димы оказалась гитара.
– Давайте, спою вам, пока все еще трезвые… - сказал он, когда стемнело. Поскольку на слова в песнях я всегда обращала больше внимания, чем на музыку, то приведу тут слова этой песни, которые в связи с последующими событиями глубоко врезались мне в память.
Оплела повилика заборы, ее граммофон
Распевает о тайнах в изгибах стеблей и ветвей.
Там, к изгибу изгиб, притаился с улыбкой грифон.
Глазом хитрым глядит вдоль дорог на приезжих гостей.
Свет очей моих, синий грифон, геральдический друг,
Я хочу, чтоб тихо пришел, мне на сердце прилег,
Чтоб в колени мне кинулся, тихо, не глядя вокруг,
Твой стоический друг, ослепительный
Единорог.
– Муть какая, - сказал Окунь. – Но музыка красивая.
– Вообще-то эту песню должна петь девушка, - хитро прищурившись и улыбаясь, сказал Сабина.
– Почему девушка? – не понял Окунь.
Но Сабина ничего не успела ответить, потому что Окунь вдруг вскочил, показывая пальцем в сторону моря, и крикнул:
– Сморите!
Из моря стремительно выходила луна. Она была темно-красная, почти полная, но уже немного ущербная.
– Это лунное затмение, - сказала я. – Скоро она станет нормального цвета. Луна поднималась с каждой минутой все выше и через полчаса стала, как ей и положено, бледно-лимонной, от нее ко мне протянулась по морю лунная дорога.
– Ой, дорожка тянется прямо ко мне! – воскликнула Сабина, сидя слева от меня.
– Нет, ко мне! – сказал Дима, стоявший справа.
Мы засмеялись.
– А все-таки, красная луна, да когда еще она вот так выходит… это знак… - задумчиво сказал Окунь.
– Знак чего?
– А… увидим…
Окунь встал и побежал купаться. А за ним и все мы. Как ни странно, вода была теплее, чем днем. Купание в лунной дорожке – это не забывается. Из воды я видела на темном пляже красную звезду нашего костра, чуть дальше светился фонарь возле сторожки. Город рассыпался далеко справа от костра самоцветами Серебряного копытца. Мы выходили из воды, словно таинственные морские существа, вбирающиеся на сушу только при свете луны. Потом еще пели, и еще пили (я не пила и пела только хором). Рыжий целовался у костра с Сабиной. Потом он, мертвецки-пьяный, лежал на песке, а Сабина тряслась от ночного холода и заворачивалась в подстилку. Я пошла в домик с Димой и Окунем, по дороге Дима на минутку отлучился, а Окунь (который почти не пьянел) рассказал, что в зарослях выше по склону есть беседка и оттуда красивый вид на море. Я предлагала подождать Диму, но Окунь сказал, что Дима знает это место и сам туда поднимется. В беседке на столе почему-то оказалась свеча. У курящего Окуня оказалась зажигалка. С пятой попытки свеча загорелась. Правда, руки у Окуня дрожали не так уж сильно, это просто поднимался ветер. Была полночь.
В свете свечи я вдруг отдала себе отчет, что сидящий напротив человек на самом деле невероятно бледный и такой худой, так что даже я показалась себе довольно упитанной.
– Выходи за меня замуж, - сказал Окунь.
– Ой, - сказала я. Конечно, я поняла, что это пьяный бред, но все же невольно прикинула последствия своего возможного согласия. Дело в том, что парень, в общем, у меня уже был. И не парень даже, а так, один поцелуй в подъезде, то есть, после того, как мне было сделано предложение руки и сердца, потом еще была мелодрама, вестерн… И, в общем, это все. Я планировала, как вернусь в город, сказать ему, что мы совсем разные, но догадывалась, что он скажет мне это сам, потому что кроме поцелуя и вестерна, все остальное было просто ужасно, включая мелодраму, которая на поверку оказалась фильмом ужасов.
Я ненавижу фильмы ужасов.
– Танька, - сказал Окунь, поглядел на меня совершенно стеклянными глазами и схватил за руку. Меня до глубины души поразило то, что рука была совершенно ледяная.
– Я на Танька, - сказала я, высвобождаясь. Тут под ажурной аркой беседки появился Димка. Он тоже не очень твердо стоял на ногах, но вместе мы уговорили Окуня спуститься вниз, в домик. Что удивительно, спускался он вполне твердо и даже язык у него не заплетался, когда он сказал, что, пожалуй, сейчас ляжет спать. Пока мы шли к домику, я размышляла о том, кто такая может быть эта Танька и какие странные формы иногда приобретает белая горячка.
В домик Окунь войти не пожелал, потому что вдруг захотел пойти еще искупнуться. Тут уж мы с Димкой остановить его не смогли. Он твердой походкой начала спускаться по лестнице. Больше мы до утра его не видели. В домике лицом в подушку спала Сабина, полкровати покрывали ее черные волосы. Рыжего нигде не было видно. Марата тоже.
– Слушай, давай поцелуемся, - сказал Димка. Я вспомнила холодную руку Окуня и меня передернуло. А потом я подняла голову… И на холме увидела единорога.
– Димка! – я схватила парня за руку, а потом глянула на него и увидела, что он тоже смотрит вверх. Я быстро перевела взгляд на единорога… но того уже не было.
– Видел? – шепотом спросила я Димку.
– Видел, - также тихо ответил Димка. – Я даже протрезвел сразу.
Перед сном я глянула на часы. Был второй час ночи. Последнее, что я увидела, опуская голову на подушку, это стоящие за окном мотоциклы. Последнее, что я подумала, засыпая, была странная тревожная мысль: «Поему же он все же такой худой, бледный и холодный?» - это было об Окуне.
И приснилось мне, что Люси, вся в белом, в кринолине, входит в свою спальню. А окно в спальне открыто. И Люси сегодня хороша, как никогда. Она так устала… Почти как я, накупавшаяся и назагоравшаяся за день. Она ложится на постель прямо в платье, закрывает глаза… В окно светит фонарь… Но он не мешает Люси. В открытое окно влетает летучая мышь… Она мечется по комнате, замирает на зеркале и превращается в Окуня… А он подходит к Люси, наклоняется к ней и говорит: «Танька!» и улыбается, и при свете фонаря я вижу, какие длинные у него клыки! «Лю…!» - начинаю кричать я во сне и «…си» - шепчу уже наяву, понимая, что все это был сон. Я встаю. В домике четыре кровати. Одна пустая. Другая наполовину засыпана Сабиниными кудрями. Рыжего нигде нет. Окуня тоже. Марата тоже. На третьей кровати храпит Димка. Я наливаю в пластиковый стаканчик воды из жбана с «Горной», пью, потому что мне душно. Сажусь на постели. Димка перестает храпеть, переворачивается на другой бок, и мне кажется, что он проснулся. Я сажусь рядом с ним и спрашиваю:
– Димка, ты спишь?
– А?! – говорит он и просыпается. Он приподнялся на локте и глядит на меня с тревогой.
– Димка, прикинь, мне сейчас приснилось, что Окунь вампир, - говорю я потрясенно, но шепотом. – А ты знаешь, у него такие холодные руки… Такие холодные…
– Ох, нет… - говорит Димка не шепотом, своим нормальным голосом, откидывается на подушки и через секунду снова начинает храпеть.
Я, еще раз бросив взгляд на четыре мотоцикла за окном, снова засыпаю.
Я не помню, что мне приснилось в тот раз. Но через полчаса я снова проснулась и захотела пить. Попив, я взглянула на четыре мотоцикла и вырубилась. И мне приснились четыре мотоцикла. Потом я снова проснулась и попила, было пять утра. Димка выводил носовые рулады. У Сабины за ночь волос, кажется, стало еще больше. А вот мотоциклов за окном ни убавилось и ни прибавилось. Я на минутку заснула и потом почти тут же опять зачем-то выглянула в окно. Возле Маратовского байка сидело какое-то существо, которое в неверном утреннем свете напомнило мне грифона. Я глядела на него, почему-то совершенно не удивляясь. Оно глядело на меня блестящим алым глазом, а потом вдруг махнуло неожиданно гигантскими крыльями и поднялось в воздух. И я увидела, что это грифон. Димка спал, но почему-то уже не храпел. Потом я, видимо, снова заснула, потому что мне приснилось, что я бужу Марата, раскинувшегося на пляже, на розовом от рассвета песке. Я сижу возле него на корточках и говорю ему: «Слушай, ты пока езжай, достраивай свой дом в селе… А твой байк я найду… Ты только не нервничай Марат, только не плачь… Угнали твой байк, но я же его найду…»
Я резко села на кровати. Было около полудня, солнце било мне в глаза, в комнате кроме меня никого не было. Байков за окном было только три.
В комнату доносились голоса и звон стаканов. Вся компания была в сборе, под навесом в двух шагах от домика был накрыт стол.
– Я в шесть утра встала и сразу Димку будить, - возбужденно рассказывала Сабина. Тут все повернулись и посмотрели на меня.
– А где Марат? – спросила я.
– В село уехал, дом достраивать, - спокойно ответил Окунь.
– На «Яве»? – почему-то задала я вопрос, хотя, казалось бы, уж Марату-то, кентавру, на чем и ехать, как не на своей любимой «Яве».
– На автобусе, - спокойно сказал Окунь. – Угнали его «Яву».
В городе я узнала, что мой парень встречается с другой, что меня несказанно обрадовало, а поскольку к тому моменту Димка успел сделать мне предложение (на трезвую голову), я стала встречаться с ним.
Нижеописанный разговор произошел в самом начале наших отношений в кофейне «Арманд», поздно вечером, весенним текучим вечером, когда все мое тело с тоской вспоминало о море, а по периметру крыши кафе висели напоминавшие о летучих мышах фонари.
– Слушай, - сказал я Димке. – Я должна расследовать это дело о похищенной «Яве». А ты должен мне помочь.
– Да ладно, - сказал Димка, - ты шутишь. Да Марат, прежде чем до своего селения доехать, наверняка 10 заявлений написал во все мыслимые и немыслимые РОВД…
– Нет, - сказала я, - сейчас я тебе все объясню, и ты поймешь.
И я стала рассказывать ему о своих снах, которые снились мне на базе.
– И у меня даже есть план действий, - сказала я. - Он пришел мне в голову, когда мы возвращались назад под дождем… Мы словно летели на байках среди дождя, и тогда мне все вдруг стало ясно…
Чужих на базе не было. Это мы узнали от сторожа, которого опросили еще до моего пробуждения. Крепкий старик-сторож, говоривший со страшным акцентом, был очень мало похож на любителя байков. Сторожу поверили – еще и потому, что он тоже приходился Окуню и хозяину базы каким-то там довольно дальним родственником. Предположили, что чужак мог прибыть на базу на своем плавсредстве, прятать его, скажем, в кустах… Словом, толковой, удовлетворившей бы меня версии ни у кого не было. И вот, когда мы ехали домой под дождем, я вспомнила, что в каждом преступлении главное – мотив.
Для чего воруют байки? Для продажи или для езды. Мне всю ночь снились странные сны, и, во сне или наяву, был даже грифон, сидевший именно возле маратовского байка. Кстати, для раскрытия преступления это не имело значения, но я постоянно задавала себе вопрос, приснился мне тот грифон или нет. Кроме меня никто его больше не видел, я спрашивала… Так вот, мои странные сны и этот грифон возле байка говорили о том, что мотивы у преступления должны быть из ряда вон выходящие. Там должна быть целая история... Не просто проплывавший мимо проходимец, скажем, браконьер, решивший поживиться… Не могло быть все так просто в ночь, когда из моря внезапно вышла красная луна и протянула нам лунную дорожку, как ниточку, ведущую к тайне, а мне снились удивительные и яркие сны. Я не могла четко обосновать свою уверенность, но не сомневалась в двух вещах: в том, что «Яву» украли не для продажи и еще в том, что именно я должна помочь Марату и отыскать «Яву».
Летя среди дождевых струй, я поняла, что, между прочим, у Окуня и Рыжего на эту ночь алиби нет. Рыжий рассказал, что уснул на берегу моря (это произошло еще при мне), а Окунь просто не помнил, как провел ночь. Я не стала уточнять у него, помнит ли он наш разговор в беседке. Сабина всю ночь спала как убитая, да даже если б это было не так, она могла бы стать лишь сообщницей преступника – водить мотоцикл она не умела. Димка храпел всю ночь в двух шагах от меня. Да и, кроме того, байкером он, в общем, не был, а просто использовал мотоцикл как средство передвижения. Я даже не помню, какой марки был его мотоцикл – он никогда не говорил об этом. Димка был программистом. Он любил сидеть не за рулем, а за монитором. А мотоцикл только мешал ему в этом. Еще на базе отдыха он обмолвился о том, что хочет избавиться от этой обузы, и вскоре после того, как мы начали встречаться, он продал свой байк и стал счастливым пешеходом.
Я решила на всякий случай побеседовать по душам с Рыжим и Окунем. Зная, что на прямой вопрос преступник вряд ли даст ответ, я решила начать разговор издалека и выяснить истину косвенным образом. Даже если ни один из них не виновен, они могут вспомнить что-нибудь… ну, хоть что-нибудь, случившееся той ночью и не замеченное остальными. Я решила, что мне будет легко: ведь обычно в детективах бывает с десяток подозреваемых, а у меня их только два.
– В общем, ты должен мне помочь. Ты ведь ходишь к ним иногда чинить компьютеры?
– У Окуня компа нет, - сказал Димка.
– А телик у него есть? – спросила я, зная, что Димка и телик может починить на раз-два.
– Есть, - неохотно сказал Димка. – Слушай, мне интуиция подсказывает, что они оба совершенно невиновны. Да и нехорошо…
– Интуиция мужчины! Интуиция программиста! – воскликнула я. – Никогда о таком не слышала! Тебе положено мыслить логически. Интуиция – по моей части.
– Так что же ты от меня хочешь? Чтоб я поставил жучки?
– Ни в коем случае. Просто возьми меня с собой, когда они пригласят тебя что-нибудь чинить. Ты будешь работать, а я тем временем посижу с ними за чашечкой чая…
– И подсыплешь им что-то вроде порошка правды?
– Ни в коем случае. Я буду расспрашивать их о жизни. А точней – о любви. Для байкера отношение к мотоциклу – это же просто роман и песня, но только, разумеется, безо всяких извращений. Помнишь, как Сабинка рассказывала, что Рыжий и Окунь перед очередной свадьбой Рыжего заперлись с мотоциклом в гараже и устроили мальчишник, причем мотоцикл их обоих отымел?
– Да Рыжего с Окунем вообще из их гаражей никакими силами не вытащишь, - вставил Димка.
– Ну вот, и я о том же! Пусть расскажут, какие сильные переживания и страсти им пришлось пережить, и как они их пережили – и я, возможно, смогу провести параллель… Я сложила все эти знаки: лунную дорожку, Люси, единорога, грифона… То есть ну ее на фиг, эту Люси, Люси не при чем, но все остальное… Я как-то сложила и привела к общему знаменателю… Понимаешь, ну не корысть двигала похитителем «Явы»… а причина тут… как тебе объяснить… в любви тут вся причина, я чувствую! Там и надо копать.
– Ну, это все как-то очень по-женски, - сказал Димка.
– Ну, так я ведь и не мужчина, - пожала я плечами.
– Допустим, причина в любви, но, может, двигала эта любовь кем-нибудь случайно проникшим на базу, посторонним? – продолжал приставать ко мне с вопросами Димка, пока мы шли к Рыжему. Компьютерная помощь Димки понадобилась ему очень быстро, буквально на следующий день после разговора в кофейне. Дело в том, что Рыжий, помимо увлечения мотоциклами, был натурой крайне разносторонней. Так, в юности он выучил язык эсперанто и теперь вел активную Интернет-переписку с эсперантистами всего мира. На своем байке с подружкой или женой за спиной он мотался по всем эсперанто-конференциям, которые проходили в самых разных точках земного шара. Загранпсапорт Рыжего не имел ни одной чистой страницы.
– В посольстве жаловались, что печать негде ставить, - рассказал он нам с Димкой за чаем. – Надо пойти новый получить.
Мы пили чай на столике из желтого мрамора, привезенном из Тайланда. На стене висели яркие африканские маски. На камине стоял грифон и смотрел на меня алым глазом. В круглом аквариуме плавала оранжево-желто-бордовая рыба, причем по ее морде мне показалось, что она прекрасно понимает всю свою экзотичность и нарочно дает гостям полюбоваться собой со всех сторон и думает даже, что они будут немного шокированы таким невиданным зрелищем. Это была довольно крупная и довольно круглая рыба.
На книжной полке стояли разнокалиберные статуэтки мотоциклов. Под полкой в кресле-качалке сидела Сабина. Слева от нее на стене была афиша какого-то иностранного сюрреалистического спектакля и «Антиклок» - часы, идущие в обратную сторону. А вот оружия в доме у Рыжего не было.
Вскоре после нашего прихода Сабина ушла – спешила в магазин. Димка по-быстрому выпил чаю и взялся за комп, стоявший в соседней комнате.
– Еще чаю? – предложил Рыжий.
– Да, конечно, - сказала я. И с любопытством, понизив голос, спросила: - Ты любишь Сабину?
– Конечно, - с готовностью ответил Рыжий.
– Я слышала, у тебя было несколько жен…
– Было, не спорю, - не стал спорить Рыжий.
– Ты, наверное, многое можешь рассказать о любви…
– Лучше показать, - неожиданно ответил байкер-эсперантист и сунул руку куда-то себе за спину. Там оказался толстый фотоальбом, который Рыжий протянул мне.
– Посмотри пока, раз тебе интересно. А я пойду гляну, что там с компом делается.
Рыжий убежал, а я стала листать альбом. Вскоре я поняла, что в данном случае Рыжий был прав – увидеть означало гораздо больше, чем услышать.
На первых снимках хозяин квартиры был в обнимку с девушкой в фате и белом платье. Раньше писали «красива, как Ангел». Про эту невесту можно было бы сказать то же самое, будь она блондинкой, а не шатенкой. Следующий снимок: она же – смеющаяся, с бутылкой шампанского в руке… Она же – в джинсовом костюме на ночном проспекте (кажется, Москва)… А потом вдруг Рыжий в обнимку с очень высокой девицей, худой скуластой, зеленоглазой. «Модель, наверное», - решила я. На всех фотографиях девица выходила очень хорошо. Голливудский режиссер не постыдился бы снять ее в своем фильме, даже в главной роли. Древние греки не называли бы ее красивой, но никто не стал бы оспаривать эпитет «яркая». Кроме зеленых глаз («может, линзы?» - вдруг подумала я) там были еще алые губы, занимавшие примерно треть лица, огромные серьги и на каждом пальце по кольцу, не считая кольца на мизинце ноги.
Потом замелькали пальмы. Негритянка сидела на коленях у Рыжего. Она была в желтом платье с двумя косыми широкими полосами на подоле. Но про негритянку в альбоме было совсем мало. Потом, видимо, Рыжий снова женился, потому что вновь бы снимок невесты. На первый взгляд лицо выглядело простым. Но я всегда пролетаю в таких случаях: я не разбираюсь в женской красоте (и это естественно), а потому просто приняла априори, исходя их жизненного опыта, что женщины с таким типом внешности пользуются большим успехом у мужчин. Снимки с участием этой женщины занимали примерно треть альбома. Но и она уступила место – восточной красавице. Впрочем, в ее случае восточная красота напоминала не о танцах живота, а, скорее, о скалах у моря и молниях южной грозы. Ее лицо было сдержанно-выразительным. На всех снимках она была в брюках, и только на одном – в юбке. Лишь на этом снимке она улыбалась (широко и от всей души). Я вытащила снимок и прочла на обороте: «12.05 (год нечетко), день развода с Раминой». «Ага, значит, итальянка», - подумала я. – «Точно, могла б ведь и сама догадаться, что итальянка!..» Больше невест в альбоме не было (или, по крайней мере, не было женщин в свадебных платьях). Один раз мелькнула какая-то китаянка (а может, просто девушка без солнечных очков, снятая лицом к светилу). Голубоглазая курносая красавица (я сразу отчего-то решила, что она из города Иваново). Последние страницы я долистывала быстро, потому что, глянув на часы, поняла, что рассматриваю фотоальбом уже третий час.
Вошел Рыжий, вытирая пот со лба.
– Вроде, сделали, - сказал он. – Еще чаю?
– Да, - сказала я. – А почему тут нет Сабины?
Я протянула ему альбом.
– А! – сказал он, глянув на альбом и, видимо, только сейчас вспомнив, что дал его мне. – Нет Сабины… Ну, Сабина – это же другое… Да и места в альбоме уже нет…
Он положил альбом на полку и стал разливать чай.
Мысль о том, что Марата я с самого начала и не намеревалась включать в список подозреваемых, пришла мне не сразу.
– Слушай, - как бы между прочим спросила я у Димки после нашего визита к Рыжему, - а у Марата комп есть? Ну или телик?
– Нету у него ничего. У него нету даже бабок достроить дом в селе. Жена с детьми который год живут в недостроенном, - сказал Димка.
– Это осложняет дело, - пробормотала я. – То есть, - добавила я громче, - бедный Марат, хотела я сказать! А еще и мотоцикл у него сперли… Бедный Марат.
Я еще пару дней думала об этом и о предлоге, под которым можно было бы посетить Марата в его доме в селе или в городской общаге. Может, он видел что-нибудь важное, чему не придал значения… Или даже догадывается, где байк… Или даже знает об этом… Я в очередной раз заснула с этими мыслями в ночь на субботу, надеясь выспаться после трудовой недели, а в 5 утра меня разбудил звонок на мобильник. Высветился номер Марата. «Телепатия», - подумала я, принимая вызов.
– Слушай, - выдохнул в трубку Марат, - ты, говорят, мою «Яву» все ищешь?
Я споросоня пробормотала что-то утвердительное и решила, что Марат вспомнил нечто важное для следствия.
– Так все, не надо ее больше искать! – прокричала трубка. – Захожу я сейчас в гараж… Мне, понимаешь, показалось, что есть кто-то в гараже, - захлебывался от восторга байкер, - Захожу, а там стоит… Он…
– Байк? – спросила я – «Ява»?
– Да какая «Ява»?! – возмутились в трубке. – «Урал»! «Урал» стоит! Понимаешь! А «Ява», ну ее в… - и Марат сообщил, куда, по его мнению, надо отправить его любимую «Яву». – И все документы на меня. На сиденье лежат. Понимаешь?
– Нет, - сказала я честно. Хотя не совсем честно. Я уже что-то начинала понимать…
– «Урал»! – нежно выдохнул в трубку Марат. – Да я этому угонщику памятник поставлю! Я с самого начала так и решил, что все к лучшему, хоть дом в селе дострою… Но я же не думал… Надо жене сказать, - неожиданно спохватился он, - вот обрадуется!
– Подожди… - сказала я. – Ты имеешь в виду, что у угонщика проснулась совесть, и он?... Или твои друзья?...
– Да какие, на…, друзья! – вознегодовали в трубке. – Друзья! Если б я еще не знал тех друзей… А жене пока, пожалуй, говорить не стоит, верно? – Марат советовался со мной. До меня дошло, что он позвонил мне первой. Он, похоже, считал меня своим лучшим другом.
– Да все равно сказать придется, - сказала я. – Она, скорей всего, продать потребует…
– Еще чего!! – вознегодовал Марат. – Продать! Я лучше ее продам! Жену, в смысле… А «Урал», это ж, понимаешь… эээх! – восторженно вскрикнул Марат. – Всю жизнь мечтал! А говорят еще, чудес не бывает.
Для меня стало новостью, что Марат всю жизнь мечтал об «Урале».
– Подожди, - сказала я. – А как же «Ява»?
– Да ну ее на…, плюнь! – все также восторженно и нецензурно выкрикнул Марат. – Приезжай лучше ко мне, я тебя на «Урале» прокачу! Да я теперь!... Ух!
– Марат, - тихо спросила я, - ты жену любишь?
– Да не, я не в том смысле… - начал весело оправдывать счастливый байкер.
– Да и я не в том, - успокоила его я. – Ладно, приду – прокатишь. Езди на здоровье. Есть, значит, на свете справедливость, раз тебе такое счастье привалило. Кому же ездить на нормальном байке, как ни тебе.
Марат восторженно выразил свое согласие с моей мыслью и повесил трубку. Я подумала, что он сейчас не удержится, побежит и расскажет обо всем жене. А у меня на душе стало спокойно, в голове пусто, я легла, но как только укрылась, мне вдруг представилась маратовская «Ява». Маленькая и хрупкая, чтоб не сказать «хлипкая» - всяким «Уралам» не чета. И ее хозяин, который любил ее и ухаживал за ней, теперь, когда появился новый и сильный байк, даже не вспоминает о старом, а если и вспоминает, то только посылая старушку-«Яву» от всей души и всего сердца в то самое место, которое здесь мне тяга к цензуре не позволяет упомянуть.
Субботним вечером, когда мы встретились с Димой в очередной кофейне (на этот раз в «Венесуэле») я спросила, не зовет ли нас в гости Окунь.
– Я, конечно, с удовольствием возьму тебя с собой, - сказал Димка, прожевывая пиццу (он проголодался и заказал, кроме кофе, пару существенных блюд), - но ты говоришь таким тоном, словно собираешься продолжать расследование.
Оказывается, он уже все знал о случае с Маратом. Похоже, после меня Марат всех обзвонил.
– Не все любят ездить на «Урале», Дима, - сказала я.
– Некоторые любят ходить пешком, - весело подхватил мой парень.
– Вот и я о том же.
Я рассказала Диме о маленькой бедной «Яве», забытой ее владельцем.
– Ход твоих мыслей мне ясен, - весело сказал Димка, жуя салат из крабовых палочек. – Если тебе это так нужно, сегодня я позвоню Окуню и спрошу, как у него там с теликом, не моргает ли, и те де. А с теликом у него всегда все плохо, просто он стесняет меня дергать.
– Окунь стесняется? – не поверила я своим ушам.
– А что ж, по-вашему, раз человек сидел, так, значит, никаких нормальных человеческих чувство у него быть не может? – пожал плечам Димка.
– Окунь сидел?! – еще больше изумилась я.
– А ты разве не знала? – удивился Димка. – Этот факт он не скрывает, вроде.
«Так», - подумала я.
У Окуня дома не то чтобы царил холостяцкий беспорядок, но сразу было видно, что тут сложено (именно сложено, а разложено) ровно такое количество предметов, которое действительно необходимо в быту – ну, может, чуть больше. На стене висела лампа – под абажуром, как и велят приличия. Только она, пожалуй, и давала отдаленное ощущение уюта. У стены стояла гладильная доска. Кровать была застелена старым пледом («Интересно, а простыни на ней не черные от грязи и прикрытые от гостей?» - подумалось мне). В приоткрытом шкафу висела одежда бежевого цвета (кажется, это был пиджак). На полу был грязный коврик («Когда-то тут жила женщина!» - осенило меня). На окне – не гармонирующая с ковриком и абажуром штора.
Старый телик находился во второй комнате. Одного взгляда на него было достаточно, чтобы понять, что нормально он работать не может. Напротив него стояло старое коротконогое кресло. Сиденье раньше явно было более яркого и светлого цвета.
Впрочем, в квартире у Окуня оказалось чисто («Это к нашему приходу постарался», - догадалась я), а хозяин ее был радушным:
– Водочки? Коньячку? Пивка? – обратился он к нам.
– Пивка, - кивнул Димка. Окунь тоже ответил кивком, как в фильмах про немногословных настоящих мужчин, и стал наливать нам в бокалы желтую жидкость из бутылок без этикетки.
– Прямо с завода, - радостно сообщил он.
Это пиво и в самом деле отличалось от всего, что я прежде пила. Отпив пол-бокала, я поняла, что не пьянею. Димка в молчании выпил свой бокал и поставил на стол.
– А то работать не смогу, - сказал он. И ушел к телику.
– Можно пить на балконе, - сказал гостеприимный Окунь. – Там прохладнее.
Я кивнула, заразившись невербальной манерой общения, и мы с хозяином квартиры вышли на балкон. Туда из комнаты с теликом доносился звон Димкиных инструментов (он принес с собой большие и маленькие отвертки, пару плоских цветных штуковин и еще что-то).
На балконе стоял шаткий светло-коричневый стул, из тех, у которых спинка – как пятиструнная гитара, только струны из дерева. Окунь присел на огромную кастрюлю, накрытую мешковиной.
– Закурю? – спросил он.
Я кивнула. В отличие от Рыжего, Окунь явно не собирался принимать никакого участия в починке своего имущества. Судя по тому, как он понимал чувство такта и гостеприимство, он просто не хотел мешать Димке.
– Ты был женат? – просила я Окуня.
Он отрицательно качнул головой, затягиваясь сигаретой и глядя поверх перил балкона. Его подбородок был как раз на уровне перил. С балкона открывался вид на гаражи и обнесенную сеткой спортплощадку.
– Но здесь ведь жила женщина? – спросила я.
Тут Окунь перевел взгляд на меня и снова кивнул, немного насмешливо. Мне показалось, что он готов рассказывать.
– Ты ее выгнал? – весело спросила я.
– Зачем, не выгонял, - сказал Окунь. – Просто я ее не держал.
– Не любил?
Окунь отрицательно покачал головой.
– Я другую любил, и та, что со мной жила, это знала, - неожиданно начала рассказывать он.
– Любил другую? Как интересно! Расскажи.
Окунь посмотрел себе под ноги и неожиданно легко и охотно, хотя и немногословно, с большими паузами, начала рассказывать.
Он служил тогда на Урале, в Челябинске. Их военная часть располагалась недалеко от города и сквозь колючую проволоку или в щелку железной двери проходной он мог видеть дорогу, по ней ехали машины и шли люди. И вот однажды идет она.
– Танька? – спросила я.
– Верно, - недружелюбно согласился Окунь. – Уже рассказали?
– Да нет, просто распространенное в тех краях имя.
– А, это верно, - снова согласился он, как мне показалось, с облегчением.
И вот, она идет…
– Подожди! А это было не в пятницу?
– Не помню, - признался он, судя по взгляду, не совсем понимая вопрос.
Я кивнула в знак того, что ответ меня удовлетворил и он может продолжать.
А воспоминания, судя по всему, уже настолько овладели им после первых же слов рассказа, что я своими вопросами его совершенно не сбила.
– Эй, красотка, я влюбился, познакомиться хочу! – крикнул ей Окунь.
– Перелазь сюда ко мне, и сможешь не только познакомиться! – парировала она, отлично зная, что никуда он не перелезет.
В общем, Окуню уже в день знакомства стало понятно, что примерным поведением Танька не отличается. Что ее зовут именно так, он узнал в тот же день, потому что она, то ради любопытства, то ли с дальним прицелом остановилась с ним поболтать. Окунь с первых же слов сообщил ей, что завтра его отпускают в Челябинск до вечера и там они смогут увидеться. Танька назвала один из ресторанов в центре города и посоветовала захватить с собой побольше денег. В Челябинске у Окуня был друг, у которого солдат в день свидания срочно занял кругленькую сумму.
Посидели в ресторане. Стали встречаться. Потом срок службы Окуня кончился и он захотел жениться. Танька была не против, но говорила, что хочет шикарную свадьбу, а для этого, опять же, деньги нужны. Окунь обегал всех новых друзей в городе, написал телеграммы родственникам и скоро сумма была у него на руках. А точней даже, не на руках, а в серванте, хрустальной салатнице, в той квартире, которую он снимал.
Вечером того дня, когда он рассказал об этом Таньке, Окунь вернулся домой и увидел, что дверь взломана, а хрустальная салатница валяется на полу разбитая и пустая.
– Я сначала не сообразил, - говорил мне Окунь, сидя на потемневшем и посвежевшем весеннем балконе. – А потом, уже когда понял, то и думать не хотел… Гнал от себя эти мысли… Но никак по-другому не складывалось… Все на нее указывало, понимаешь.
До утра боролся Окунь в съемной челябинской квартире с проблесками истины, озарявшими его мозг, а когда признал свое поражение, то побежал искать Таньку, надеясь, что она его сумеет разубедить. А Таньки и след простыл.
Неделя ушла на поиски. Через неделю Танька обнаружилась у одного из своих друзей-приятелей, но когда Окунь был еще на пути к нему, она уже ехала на поезде в Пермь.
И в Перми нашел ее Окунь. Узнал адрес. А когда доехал – ее снова и след простыл. Байкер всю Пермь перевернул вверх дном, пока выяснил, что Танька вернулась в Челябинск. Окунь за ней. А она в Екатеринбург. Оттуда в Нижний Тагил.
Так и посмотрел Окунь на Урал. На малахитовые горы, на зеленые озера и синие леса. Медной горы хозяйку, правда, так и не встретил, но если б и довелось ее увидеть, только спросил бы ее, не видала ли она Таньку, бессовестно его ограбившую на крупную сумму.
В Тагиле Таньке бегать надоело. Когда он, упрямый и суровый, подходил к очередному ее пристанищу, она встретила го в дверном проеме, глядя на него в упор и уперев руку в бок.
– И что теперь? – поинтересовалась она.
Окунь глянул на нее, помолчал. Пожал плечами.
– Да ничего, - ответил он, повернулся и ушел восвояси.
Из комнаты с теликом по-прежнему доносился звон инструментов. Окунь все еще курил. Я не заметила, когда он начал новую сигарету. Давным-давно стемнело.
– Слушай, - сказала я Окуню. – Ты меня, сейчас, конечно, пошлешь куда подальше, но я тебе скажу, и когда-нибудь ты поймешь, что я права. Неразделенной любви не существует. Как правило, люди, страдающие от этого чувства, на самом деле движимы не любовью, а разными другими мотивами: вожделение, самоутверждение и так далее. Осознать, что именно движет тобой в случае так называемого «неразделенного чувства» - первый шаг к тому, чтобы избавиться от этого чувства. Потому что любовь приходит свыше и всегда взаимна.
– Ох, иди на фиг, и так тошно, - сказал подавленный воспоминаниями и забывший о гостеприимстве Окунь.
– Один вопрос, - сказала я. – А куда ты пошел от нее? Вернулся на родину?
– На родину? Ну, если тюрягу считать родиной… - мрачно, но неагрессивно ответствовал Окунь.
– Так тебя сразу после этого случая посадили?
– Почти сразу, - уже почти равнодушно объяснил мой собеседник. – Только я сначала в банк заскочил. Деньжата в разъездах, понимаешь, кончились.
– Так у тебя был счет в банке? – с уважением спросила я.
– В том то и дело, что не было, - ответил Окунь.
Я подавила смешок. В темноте мне показалось, что Окунь улыбается.
– Ах да, - спохватилась я. – Вот еще что: а как она выглядела?
– Кто? – спросил только что думавший о тюрьме Окунь.
– Танька.
– Танька? – Окунь зловеще помолчал и сплюнул за перила. – Да смотреть не на что, ни рожи, ни кожи. Один только зад у ней килограммов сто весил, - нелогично добавил он.
В принципе, я узнала все, что хотела. Но прежде, чем начать делать выводы, я решила все же поговорить со сторожем базы отдыха. Поскольку ни телевизора, ни компьютера у сторожа не было, я не позвала с собой Диму. Было облачно, когда я села в автобус, а когда вышла из него, лил дождь. До сторожки я бежала бегом, и все равно выглядела так, словно ныряла в одежде. Сторож поставил чайник. Примерный план разговора у меня был, и я перешла, как и наметила, прямо к делу.
– Я ищу угнанную «Яву», помните?
Сторож кивнул. «Сразу видно, что родственник Окуня», - подумалось мне.
– Вот решила еще раз расспросить вас, должны же быть какие-то зацепки…
– Ничего! – сказал сторож. На самом деле в его произношении в слове ничего было как минимум 4 буквы «ч» подряд. – Ничего не было в ту ночь! Я не спал. У меня бессонница, уже несколько лет.
Говоря это, он наклонился ко мне и посмотрел на меня огромными глазами. И я увидела, что у него добрые и хорошие глаза.
– А вы тут совсем один живете? Без жены?
– Жена в селе, - ответил сторож. – Дети в городе, большие уже. Я тут один. Родственники ко мне не приходят.
«И мотоциклы не воруют», - мысленно продолжила я его недосказанную мысль.
– Да я не сомневаюсь, что вы не при чем, - заверила я, делая перед собой ладонью заградительный жест, как бы показывая тем самым, что от всяких подозрений в адрес сторожа я полностью отделена.
Сторож снова кивнул и, как мне показалось, расслабился и стал более ко мне расположен. Он поглядел поверх моей головы, что-то припоминая…
– Шарашился с утра пораньше один из ваших…
– На мотоцикле? – быстро спросила я.
– Ну, так ваши же всегда на мотоциклах, - сказала старик.
– Во сколько? В пять?
– Да.
– В шесть.
– Да.
– Марат? Рыжий? Окунь?... Кто?
– Да не знаю я, - вздохнул дед. Он снова наклонился ко мне и взглянул на меня круглыми глазами. – Не вижу почти ничего. И тебя вот… только с такого расстояния и могу разглядеть.
– Дедушка, - взяла я быка за рога, - а вы в любовь верите?
– В любовь? – сторож поглядел на меня, не понимая, помешанная ли я или готовлю ему подвох.
– Ну да. Спрашиваю, как у человека, прожившего жизнь.
– Любовь, - иронично произнес дед. – Это у молодых любовь бывает. А у меня вот – любовь!
И он открыл шкафчик, в котором лежали какие-то таблетки и пилюли, а также аппарат для измерения давления.
Я допила чай, дождь кончился, и я тепло простилась со стариком, с которым мы болтали больше часа. По-моему, сторожу было приятно, что я приехала с ним поболтать и позадавать ему вопросы: все же один да один…
Прошло всего две недели с тех пор, как мы уехали с базы отдыха, но с тех пор тут все изменилось: вернулся хозяин, домики открыли свои двери для жильцов. После дождя на пляже лежали женщины в пестрых купальниках, на шине от КАМАЗа купались буйные молодые люди, все как один напоминавшие Маугли, ребенок с надувным кругом вокруг талии бежал к прибою, на круге был нарисован парусник, точно такой же плыл на горизонте. Начиналось лето.
В автобусе я все думала о старике и улыбалась. Домой приехала уже вечером. Родители смотрели по телику какой-то детектив. Я уселась на кухне, поставила перед собой большое зеркало и стала думать.
Однако мысли мои постепенно от похищенной «Явы» перешли на другие предметы; например, я стала думать о фотоальбоме Рыжего. Мне пришло в голову, что Рыжий, все женщины которого тянут на топ-моделей, никогда бы на мне не женился. Конечно, и я бы за него не пошла, но это уже вопрос второй. А Окунь, которому понравилась крупногабаритная Танька – небось, если его спросить, так он меня и вообще за женщину не считает… Конечно, и я на него не смотрю как на мужчину, а просто как на друга… Стемнело и я зачем-то зажгла перед зеркалом свечку. И стала смотреть на себя в зеркале при свече. Получилось здорово. Я подумала, что хорошо бы нарисовать или сфотографировать. Но рисовать я не умела, а фотоаппарата у меня не было. И потому я положила голову на руки и уснула.
Мне сразу приснилась толстая Танька. У нее оказались совершенно египетские глаза. Она посмотрела на меня мельком и без особого интереса (по глазам я видела, что о нашем с Окунем разговоре она знает и зла на Окуня не держит) и больше в моем сне не появлялась. А мне приснилась комната Рыжего, где я пару дней назад смотрела фотоальбом. Там, в этой комнате, повсюду горели свечи. В кресле сидела Сабина с распущенными волосами, и за спиной у нее было два крыла. Я поняла, что она – птица. Она подбрасывала в воздух и ловила шарик из темно-синего камня, и он вспыхивал в свете свечи, стоявшей ближе других. А может, это было несколько темно-синих шариков, которые она держала в ладони…
Рыжий стоял напротив Сабины. Я находилась ближе к двери, ведущей в коридор, но себя во сне не видела, словно была невидимкой. Рыжий повернулся ко мне и сказал:
– Как это глупо! Надо бы знать, что единороги водятся на той базе отдыха возле моря, а вот грифонов там отродясь не было!
Я посмотрела на камин, помня, что там был грифон. Грифона не было. Краем глаза я заметила выражение лица Рыжего и поняла, что он понял, что именно я ищу. Он почувствовал, что мысли мои начали работать в правильном направлении, и удовлетворенно и таинственно улыбался. Кожей (нет, не кожей; скорее, нутром) я почувствовала, что Сабина за моей спиной с ним солидарна. Возможно, это они позвали грифона в мой сон.
Мы с ним сидели на моей кухне. Грифон налил себе чаю и стал есть мармелад.
– Ты ищешь меня, а все это время я был у тебя под носом, - сказал он мне.
Это мысль так меня поразила, что я вскочила и открыла глаза! Свеча догорела до основания, часы показывали 9 утра. Я схватила мобильник и набрала Диму. Мне нужно было срочно с ним поговорить. Условились на вечер. Я так волновалась, что ничего не могла делать и пошла бродить по городу.
Ничего не могу сказать о том, что окружало меня в тот день. Я смотрела вокруг и ни на что не обращала внимания. Покупая себе по своему обыкновению в аптеке аскорбинку, я вместе с выбитым в кассе чеком подала продавщице и полученную мной сдачу. Впрочем, тут я опомнилась и оставила сдачу себе.
Мы решили встретиться у Димки дома. Открыла его мама и ушла смотреть телевизор. Димка пил в своей комнате чай и ел мармелад.
– Дима, - сказала я с порога, глядя прямо ему в глаза. – Дима, расскажи мне историю своей любви.
Раздался стук – это из рук Димы выпала чашка.
– Я боялся, что ты меня бросишь, - сказал он мне, включая свет в гараже. Похищенная «Ява», намытая и начищенная, словно улыбалась мне.
– Вот она, - сказал Дима. – Но как ты догадалась?
– Сначала ты мне расскажи, зачем ты это сделал! – возмущенно и удивленно воскликнула я. – И вот еще: как ты это провернул? Расскажи, – уже умоляюще и с любопытством попросила я.
– Может, поднимемся ко мне? – спросил Дима. Он говорил сдержанно, но я видела, что он волнуется.
– Нет, я хочу здесь, - сказала я и села на «Яву». – Говори, - сказала я, устраиваясь поудобней.
– Ладно, - улыбнулся Дима, взглянул на меня (это, наверное, нескромно будет сказать: «он взглянул на меня восхищенно»), сел по-турецки на резиновом коврике и начал так:
– Говорят, что у байков есть душа. Но это все вранье. На самом деле из всего, что сотворено человеком, душа есть только у компов. Исключение составляет вот этот байк, - Димка показал на «Яву» подо мной.
Что у этого мотоцикла есть душа – Димка понял сразу, как только его увидел. Компьютерщик не мог этого объяснить, просто ему показалось, что байк улыбнулся ему при первой встрече. Но о том, чтобы угнать – об этом у Димки и мысли не было. «На чужой каравай рта не разевай», - учила его мама в детстве, и он крепко это усвоил.
Однако «Ява» нашла подход к Димке. Она стала сниться ему по ночам.
– Димка, - говорила «Ява», - Марат совсем меня не любит. Он мечтает об «Урале», но думает, что такой крутой байк ему никогда не светит, а потому он загнал эти мечты в глубину подсознания. Нужно срочно купить ему «Урал», пока эти подавленные желания не трансформировались во что-нибудь жуткое. А я ему не нужна. Я тебе нужна. Ну вот и бери меня.
Так «Ява» обращалась к Димке примерно раз в месяц, иногда чаще. Ближе к поездке на базу сны о байке стали учащаться. В этих снах «Ява» иногда стояла перед Димкой, а иногда мчалась по трассе, но всегда одна, без Марата.
В ту роковую ночь Димка, выпив, уснул как убитый, и даже мой рассказ об Окуне-вампире он помнит туманно. Что ему снилось всю ночь, он тоже не помнит. «Ява» явилась ему ближе к утру. Теперь она уже не просто говорила, она кричала:
– Димка! Вставай же, все спят, меня никто не охраняет! Поставь меня в пещерку за беседкой, про эту пещеру никто не знает, потом заберешь меня оттуда!
– Девочек разбужу, - пробормотал Димка во сне.
– Сабину пушками не разбудишь, она ж нажралась с вечера, - сказал «Ява». – К шести часам только она проснется, у тебя еще целый час. А жена твоя будущая…
– Кто? – не понял Димка.
– Ну, подружка твоя, в общем, ей как раз сейчас начинает сниться невероятно интересный сон про грифона, она его пропустить не захочет, так что давай, быстрей!
– Дальше рассказывать нечего, - сказал Димка, оттирая пальцем грязь от резинового коврика и глядя на меня исподлобья.
– А как же ты забрал байк оттуда?
– А там сторожа периодически меняются. Я пришел в тот день, когда дежурил молодой и не родственник Окуня. А старик в тот день к жене в село ездил.
– А «Урал» Марату – ты?..
Димка криво улыбнулся и кивнул.
– Я знаю, что воровать не хорошо, - сказал он как-то по-детски. – Не подумай, меня и совесть мучила…
– Да ладно, - сказала я, вздохнула и продолжила: - Ну, слушай теперь мой рассказ.
Мысль о том, что Рыжий мог украсть «Яву», не пропала у меня после просмотра фотоальбома, хотя и возникли сильные сомнения. Ну зачем мужчине, который любит женщин топ-модельного типа, и которому они отвечают взаимностью, воровать какую-то там «Яву»? Это не его стиль. После появления «Урала» в гараже Марата кандидатура Рыжего отпала. Также, кстати, как и кандидатура Марата, на которого я тоже, признаться, незадолго до того начала грешить: мало ли, может он хочет получить, скажем, страховку за байк…
Что? Почему отпала кандидатура Рыжего? Как бы тебе объяснить… Человек, который хранит в фотоальбоме снимки всех своих женщин, вряд ли стал бы вот так просто отказываться от «Урала», а скорей всего просто поставил бы его в одном гараже с «Явой». Или продал бы, чтоб прикупить еще один. Кстати, у Рыжего, насколько я знаю, уже есть два мотоцикла и он, кажется, недавно продал третий и подумывает о новом. Просто от широты натуры.
Рассказ Окуня о Таньке также вычеркнул еще одну кандидатуру из списка подозреваемых: человек, любящий габаритных женщин, вряд ли увлечется хлипкой и хрупкой «Явой».
Поговорив со сторожем, я еще раз убедилась, что старик тут тоже не при чем. Он не интересует ни мотоциклами, ни женщинами. При этом сторож все же оказался ценным свидетелем: он плохо видит, но не спит по ночам, и если бы к берегу подошло плавсредство, можно не сомневаться, он бы заметил. Старик не скрыл от меня, что под утро по пляжу «шарашился» кто-то из наших на мотоцикле; удивительно, как при его зрении он сделал вывод, что это не кто-то посторонний. Скорей всего здесь он положился на свою интуицию, как делают плохо видящие люди в подобных ситуациях.
Мысль о том, что это был ты, Димка, мелькнула у меня еще во время рассказа Окуня. Там тоже преступление было совершено его любимым человеком. Но тогда это была просто туманная идея, мелькнувшая, как цветная молния в засуху. А дождь пошел позже.
Мне помогло зеркало. Я поглядела на себя и поняла, что между мною и «Явой» есть много общего. Я тоже не блещу красотой и прочими талантами, а значит, «Яву», скорее всего, выбрал тот же, кто выбрал меня. Но поверить в то, что вор – ты, мне мешало твое безупречное алиби: мне-то казалось, что я всю ночь видела тебя спящим в двух шагах от себя. Все решилось, когда я поняла, что часть времени я только думала, что бодрствую: грифон, в отличие от единорога, мне все-таки приснился. Последние сомнения рассеял другой сон. В этом сне Рыжий и его крылатая Сабина рассказали мне, что грифоны просто не водятся в районе нашей базы отдыха. А потом и сам грифон рассказал мне, что он – прямо под моим носом, а ведь в моем первом сне он сидел возле мотоцикла Марата! Ой, прости, то есть возле бывшего мотоцикла Марата…
– Поразительно, - вздохнул Димка. – Гениально. И это ведь при том, что ты почти совсем не разбираешься в мотоциклах…
– Я просто их люблю, - со сдержанным достоинством сказала я. На самом деле я была очень польщена.
– Но знаешь, что самое потрясающее? – продолжал Димка. – Нет, ты умница, ты почти все угадала правильно… Но вот ближе к концу рассуждений ты допустила большую и грубую ошибку. И потрясает то, что ложный посыл привел к правильному выводу. Это редкий, редкий случай!
– Вот как! – воскликнула я. – Где же я ошиблась?!
– Ты ведь красивая, - сказал Димка. – Очень, очень красивая. И очень талантливая. И «Ява» тут совершенно не при чем. Разве ты этого не знаешь?
– Нет, - сказала я. – Не знаю.
И опустила голову, потому что еле удержалась, чтоб не заплакать. Но не подумайте, что меня огорчало то, что Димка нашел в моих рассуждениях ошибку. Наоборот, я чувствовала себя невероятно счастливой. И день, когда я нашла похищенную «Яву», стал одним из самых счастливых дней в моей жизни.
С того дня прошел уже год. Рыжий женился на Сабине и полгода назад уехал с ней в свадебное путешествие в Гондурас. До сих пор не вернулись. Я было начала беспокоиться: Рыжий – большой любитель запредельных скоростей и не поклонник правил дорожного движения… Но недавно мне пришло письмо от Сабины. Она жалуется, что ее муж по дороге из Гондураса в Россию каким-то образом попал с нею в Парагвай и прижился там. Теперь Рыжего из Парагвая за уши не вытащишь. По крайней мере, какое-то время. «А я так скучаю по березкам», - пишет Сабина. И я подумала, что и вправду, ведь пара березок в нашем южном городе имеется.
Окунь тоже женился – на девушке, худой, как стиральная доска.
Димка женился на мне.
Марат развелся, оставил жене дом в селе, продал все свое имущество и купил цифровой фотоаппарат. С ним он отправился в байк-кругосветку и еженедельно высылает на Димкин электронный адрес фотоснимки: то он на фоне Пизанской башни, то на фоне эдельвейсов, но всегда рядом стоит до блеска намытый «Урал». У меня такое впечатление, что на самом деле Марат снимается всегда только на фоне «Урала».
Когда Марат узнал, что угонщик «Явы» и даритель нового крутого байка – это Димка, он вскричал, что очень ошибался в своих друзьях! Что он даже никогда не подозревал, что у него есть настоящие друзья! Видимо, в порыве восхищения он стал говорить о моем муже во множественном числе. Потом без всякого перехода Марат начал упрашивать Димку взять хотя бы половину стоимости нового мотоцикла. Димка и слышать не хотел. Так они препирались довольно долго. Димка все твердил, что он программист, а не байкер какой-нибудь, и потому очень хорошо зарабатывает, и не надо ничего ему отдавать… А Марат бубнил, что никогда, никогда не было человека ближе ему и родней, чем мой Димка, и что Димка должен, просто должен…
– Да прекратите вы! – вскрикнула я наконец.
Марат на секунду опомнился, а потом снова стал заверять Диму в своей бесконечной дружбе и невероятном уважении.
С того дня мы перестали прятать «Яву» в гараже и стали рассекать на ней по городу и за его пределами.
Ездили и на нашу базу отдыха. Узнали, что у сторожа родился пятый внук и первый правнук.
Вскоре после этого я приняла участие в конкурсе красоты и дошла до четвертьфинала. Димка настаивает, чтоб я прекратила это занятие:
– Я-то считал себя человеком с оригинальным вкусом, нетрадиционными взглядами на жизнь, - говорит он, - а если ты займешь первое место, тогда что же окажется? Что мне нравится то же самое, что и подавляющему большинству? То есть, иными словами, что я люблю попсу? Что я обыватель? Неужели ты это хочешь мне доказать?!
Но я думаю, что он зря беспокоится, первое место мне все равно не дадут, и потому продолжаю участвовать.
